Но в действительности ветра не было, и виконта никто не бил. Соль? Рот Ламприера был полон слюны — должно быть, от страха, предположил он. Огня тоже не было… и все же рука, поддерживающая его спину, наверняка была рукой, в этом он был абсолютно убежден, но как это могло случиться? Рука Бога? Ламприер с усилием качнулся вперед и упал на крышу. Свинцовый лист рванулся ему навстречу и, казалось, растаял и рассеялся в легком тумане, пока голова юноши клонилась вниз и силуэт черепахи за спиной виконта, крышка люка за спинами черепах и небеса сменились в его глазах сплошным куском свинца, сначала белым, потом серым и наконец совершенно черным.
— Джон! — Чьи-то руки держали его за плечи, тянули его вперед, вверх. «Не преследуй…» Кто-то хлестал его по щекам. Он попытался дать сдачи.
— Джон.
Волны серой пустоты откатывали назад и светлели. Он подумал, что спит, и получил новую пощечину.
— Джон! Очнись!
В глазах у него прояснилось. Он увидел, что над ним склонилось лицо. Лицо было перевернутое. Ламприер застонал и попытался приподнять голову.
— Вставай, ради бога, вставай! Нам надо идти, пойдем, Джон! — Это был Септимус.
Ламприер лежал в аллее у театра. Септимус стоял рядом с ним на коленях.
— Джон, нам надо идти! Ты должен встать. Ламприер попытался встать. Голова его раскалывалась.
— Хорошо, а теперь иди.
— Септимус, что ты… Как ты здесь оказался? Ламприер потер лоб, и ему показалось, что кости черепа стали мягкими.
— Когда я пришел к тебе, то увидел девушку возле двери и подождал на лестнице, пока она уйдет…
— Джульетта! Где она?
— Не знаю. Я бежал за вами следом и нашел тебя на крыше… У нас нет времени. Смотри, — он указал на аллею, ведущую к Хеймаркету, где с огнями и криками шла толпа. — В городе волнения, видишь? Мы должны спешить!
Они шли теми же улицами, по которым Ламприер недавно бежал, догоняя Джульетту. Но теперь вместо одинокой девичьей фигурки, убегавшей от него, он видел толпы мужчин и женщин с палками и факелами в руках, с ярко раскрашенными лицами, то и дело громко кричавших: «Фарина!» Толпы двигались в разных направлениях, сталкиваясь, перемешиваясь и объединяясь, но общее движение было нацелено на восток. Ламприер и Септимус продолжали свой путь, и как только в голове у Ламприе-ра немного прояснилось, он с удивлением стал поглядывать на своего друга. Чем дальше они шли, тем больше Ламприеру казалось, что Септимус забыл, куда они идут и зачем. Когда они очутились на Стренде, уже не Септимус торопил его, а, напротив, Ламприер тащил своего друга, прокладывая дорогу через толпу. Они добрались до Саутгемптон- стрит целыми и невредимыми, Ламприер втолкнул Септимуса в дверь и помог ему подняться по лестнице. Септимус тяжело перевалился через порог, словно все его внутренние резервы на этом исчерпались. В открытое окно дул теплый ветерок, шелестя страницами памфлетов, лежащих на письменном столе, освежая застоявшийся воздух. Здесь была Джульетта, в воздухе еще сохранилось ее дыхание. С улицы доносились чьи-то крики и гулкие шаги по мостовой. Септимус обессиленно рухнул на кровать. Ламприер расхаживал по комнате, бросая взгляды на Септимуса, который, казалось, был в глубокой задумчивости.
— Значит, ты спрятался на верхней площадке? — наконец спросил Ламприер.
Септимус приподнялся на локтях и устало кивнул.
— У двери переписчика?
Септимус взглянул на него с удивлением, сменившимся покорностью, и снова кивнул.
— Почему? — спросил Ламприер. — Если ты хотел скопировать словарь, ты мог бы не скрывать этого от меня.
Септимус открыл было рот для ответа, но Ламприер поднял руку, призывая к молчанию.
— Значит, ты ждал, а потом пошел за мной и, должно быть, видел все представление. Я должен был поверить во все это? Я должен был поверить в то, что я — Парис? Я не сумасшедший, ты это понимаешь? — Ламприер возвышался над лежащим на постели Септимусом, и тот помахал рукой, пытаясь отодвинуть его, но Ламприер не собирался так просто сдаться и отказаться от этой темы. — Все это было спектаклем, не правда ли? И сегодня, в театре, и до того… — Он вспомнил прошлые события, и голос его внезапно стал холодным и решительным. — Почему ты опоздал в тот вечер, когда мы собирались пойти на фабрику Коуда? — спросил он. — А что было у де Виров? Кто приказал выкопать яму и установить сифон посредине болота? Ну, ну, Септимус? Помнишь ли ты дренажный проект?
И Септимус начал выдавливать из себя бестолковые объяснения: Ламприер помешался на Джульетте, надо было что-то сделать. Вечер на фабрике Коуда? Ему кто-то помешал, его отвлекли, он забыл и пришел слишком поздно, а что касается сифона и ямы, то он ничего не знает. Он просто порекомендовал кого-то графу, а если тот парень оказался мошенником, то ему очень жаль, но это не его вина. Вываливая все эти объяснения, Септимус понемногу приходил в себя. Он сел на постели и продолжал отвечать на расспросы Ламприера уже спокойнее. Но ему приходилось импровизировать, каждое объяснение стоило ему большого труда, и для настороженного уха Ламприера все звучало вымученно и неправдоподобно. Прежде Септимус расшумелся бы, разбушевался, и Ламприер поверил бы ему очень быстро. Но сейчас он колебался и запинался на каждом слове, заставляя Ламприера насмешливо фыркать. Однако вдруг он понял, что Септимус просто не может сосредоточиться и с трудом понимает, о чем идет речь. Это встревожило Ламприера, и он, забыв о своих вопросах, закричал на своего друга, пытаясь привести его в чувство:
— Что с тобой происходит? В последние недели с тобой творится что-то странное, и даже раньше… —
Он вспомнил о внезапном страхе, охватившем Септимуса на представлении Камнееда, когда какой-то крошечный безвредный огонек заставил его скорчиться от ужаса. И еще раньше, в кофейне, когда Септимус, казалось, уплыл куда-то далеко-далеко, оставив за столом лишь свою бренную оболочку, которая и была Септимусом, и не была им.
Ламприер снова имел дело с этой пустой оболочкой.
— Я… я не в себе, Джон, это верно. Я мог бы оставить тебя там, но я хотел привести тебя домой. Сюда, в эту комнату… здесь мы встречались с тобой чаще всего. Я думал, что после сегодняшней ночи… — Он запнулся. — Ты только подумай, подумай хорошенько. Мне показалось, что тебе угрожает опасность, и я побежал за тобой. Я думал, что мы были друзьями. Мы ведь были друзьями, правда?
— Кастерлей пытался меня убить, — сказал Ламприер. — Он хотел сбросить меня с крыши.
Он стоял спиной к Септимусу, смотря в окно, луна поднялась выше, свет ее падал через окно на письменный стол. Ветер усилился. Страницы на столе зашелестели.
— Это из-за дочери, — проговорил у него за спиной Септимус — Я же говорил тебе.
— Нет, — ответил Ламприер. — Она ему не дочь, и дело вовсе не в ней. Все заключается в той бумаге, из-за которой мы с тобой встретились.
Септимус пошевелился.
— Это соглашение, — сказал Ламприер. — Джордж все-таки ошибался. Оно до сих пор остается в силе, хотя я не понимаю, каким образом. Оно было проклятием для всех нас, Ламприеров. Даже для Франсуа. Я думаю, они хотели лишить его причитавшейся доли, после того как бежали.
Порыв ветра перевернул страницу одного из памфлетов. Лунный луч просветил страницу насквозь, и на мгновение Ламприер увидел одновременно текст на обеих страницах листа. Он думал о Франсуа и Томасе де Вире, об их случайной встрече после осады. Запись в дневнике Томаса де Вира, которую ему показала Алиса де Вир, запечатлела все ее подробности, он, Ламприер, принял ее за выжившую из ума старуху — точно так же, как ее предок принял за безумца Франсуа Ламприера. Они расстались, и обещание Франсуа вселило в него надежду: «… скоро я буду богаче всех на свете, ибо он заключил со мной соглашение и сдержит слово». Четвертый граф записал эти слова, хотя и сделал пометку: «Все это было сказано в великом гневе и напоминало речи безумца…» А потом Франсуа исчез.
Ламприер думал о том, что Кастерлей говорил ему на крыше. Конечно, они нашли Франсуа и заставили
