бунтовщиков катится на запад, вслед за полицией.
Клочки и обрывки толпы, колеблющиеся и неуверенные горожане идут вслед за этим могучим валом по сторонам от наполненной водой трещины, протянувшейся вдоль всей Леднхолл-стрит. Вскоре улица становится пустынной. В трещине бурлит вода. Сила подземного взрыва разорвала почву и завернула края трещины, образовав выступы. Пузырьки всплывают на поверхность воды, и ветер гонит рябь по каналу. Вода начинает волноваться. Из глубины всплывает мертвое тело. Оно плывет, кружась и переворачиваясь в темной воде, ударяясь о неровные края трещины. Наконец оно лежит на поверхности воды, руки беспомощно колышутся. Улица безмолвна и безлюдна. Над провалом зависает здание Ост-Индской компании. Воды снова начинают бурлить. Чуть дальше, вниз по улице, на поверхность всплывает второе тело. На мгновение кажется, что и оно повисает в воде, но затем голова его поднимается, и руки тянутся к воздуху.
Он был не в силах поверить в масштабы всего случившегося: безграничное расширение света за долю секунды и ослепительная вспышка, черная пелена силы, высвободившейся при взрыве, когда корабли вспыхнули, словно рождающиеся звезды, превращая подземный зал в мешанину дерева, воды и плоти.
Прощай, Франсуа.
Его старинный страх ринулся навстречу пламени, но пламя победило, как всегда. Трон его жертвы превратился в щепки, тронный зал — в хаос. Франсуа стал куском расплавленной плоти. Наконец с этим покончено. Земля и камни увенчали ангела возмездия лаврами, и он поднялся вверх по разлому под рукоплескания призраков Рошели. Земля расступилась, над ним было открытое небо. Чего еще ждать? Зачем он колеблется между водой и воздухом? Огонь погас, и вопли горящих людей стали тихим шелестом, шепчущим ему: поднимайся, лети, покинь эту землю, соединись с нами наконец. Стоит ли думать о Ламприере?
Он выбирается из воды. Голова трупа тихонько покачивается. Он узнает своего товарища, своего спутника в путешествии через расщелину, из-под земли к небу. Но пока он смотрит на мертвое тело, вода начинает уходить. Тело Жака постепенно исчезает из виду. Вода течет все быстрее. Горбатая луна повисла над горизонтом. Он видит лицо Жака, вторая луна смотрит в небо из черной воды, и серебристая дорожка тянется мимо него, но даже эти крошечные знаки исчезают, когда тело уходит во тьму расщелины.
Запах дыма от восковых факелов, запах пота и возбуждения. Толпа движется на запад, вслед за отрядами полиции. На пути толпы кучи сухой соломы, мертвые деревья и прочий хлам вспыхивают таинственным огнем. Носятся с воплями стайки беспризорных ребятишек. Ткачи и рудокопы, уволенные после недавних сокращений, размахивают стягами. Парикмахеры, портные, сапожники, столяры-краснодеревщики, модистки, портнихи, изготовители искусственных цветов, седельщики, каретники, кузнецы, повара, кондитеры и кебмены — все объединились здесь, в этой толпе, все остались без работы, и оперный театр, символ роскоши, в котором утопают предавшие их наниматели, влечет их к себе с неодолимой силой.
Окруженный своей преторианской гвардией, состоящей из ткачей, Фарина возглавляет эту жакерию. Фигляры и шуты, владельцы игорных домов усердно делают свое дело, пока толпа катится на запад, через Феттер-лейн и Линкольнз-инн-филдз. Среди марширующих колонн снуют разносчики пива и портера. Рыбу тоже можно купить по дороге. Вопли праведного гнева и лихорадочные проклятия мешаются с криками торговцев, и вся эта какофония воспаряет ввысь, к висящей на городом луне. В окнах отражаются факелы. Четыре с половиной миллиона булыжников мостовой встречают удары ботфорт, сапог, деревянных башмаков, и если бы начертить карту, соединяющую шаги бесчисленных ног толпы, она покрыла бы всю Европу запутанной решеткой линий, сходящихся в Лондоне, и весь город почернел бы от пересекающихся следов, стремящихся в едином порыве к «цитадели культуры» Столкарта…
Ламприер выглядывает поверх голов, неуклюже переминаясь с ноги на ногу и подпрыгивая. Он явственно выделяется среди группы низкорослых людей, примерно в сотне ярдов от головы колонны. Ламприер видит тянущуюся впереди толпу, авангард уже прокладывает себе дорогу по Флит-стрит и Стренду, выкрикивая ругательства вслед бегущей полиции. Город готов к войне. У Черинг-Кросса толпа разделяется, чтобы просочиться через мелкие улочки окрестностей, но затем воссоединяется вновь и движется дальше как единое целое к Хеймаркету, где настигнутые остатки полиции в ужасе прячутся за дверьми большого здания по правой стороне улицы. Группы мятежников объединяются в единое целое — непрочный, неустойчивый сплав. Ламприера толкают и теснят со всех сторон. Он хочет сообразить, куда же он идет. Он снова зовет Джульетту, но толпа уже запрудила все подходы к оперному театру, уже ломится в двери, по-видимому запертые изнутри на засов. Смутному шуму, доносящемуся изнутри здания, вторят завывания ветра. Толпа расступается, образуя небольшой свободный полукруг, тянущийся от дверей театра до нижней ступеньки. Ламприер протискивается в этот полукруг и с возвышения озирает толпу. Он видит вокруг запрокинутые лица, и под его взглядом они отступают назад, в бурлящую толпу, и наконец все взоры мятежников обращаются вверх, к крыше театра. Ламприер пытается понять, что привлекло внимание этих людей там, наверху, и тут кто-то ударяет его в спину и выталкивает вперед. Ламприер падает и катится по земле, успев сжаться в комок, потом, задыхаясь, оглядывается вокруг. Все еще обнимая руками колени, он видит своего обидчика.
За спиной Ламприера, на ступенях театра, валяется с дурацкой ухмылкой на морде, распластавшись всей своей розовой тушей, черепаха-предводительница. Но Ламприер не обращает на нее внимания. На спине черепахи лежит тело. Грудь его рассечена, и видно, как под кожей двигается нечто, не похожее на человеческие органы. Крошечные поршни среди разорванных лохмотьев плоти и гладкий медный овал среди обломков механизма. Ламприер оглядывается по сторонам, но толпа продолжает смотреть вверх, на крышу. И тогда Ламприер тоже поднимает голову.
От преддверия каменных сот, глубоко в недрах Зверя, где началась их битва, Ле Мара и Назим, обмениваясь ударами, то схватываясь, то разлетаясь в стороны друг от друга, отступали на запад по галереям, туннелям и пещерам, и направление их движения под землей в точности вторило пути толпы, движению сотен пар ног наверху. Они сражались молча. Лишь резкий выдох или короткий вскрик порой выдавал их присутствие. Они напоминали двух злобных насекомых, сошедшихся в кровавом брачном ритуале, намертво сцепившихся крошечными усиками, царапающих невидимую землю членистыми ножками в поисках опоры. Движения их почти в точности повторяли друг друга, на каждый вопрос немедленно приходил ответ. Короткий выпад, обманный финт, отступление — шаг за шагом теснил Назима его неусыпный, немигающий противник. С виду эта схватка происходила на равных, но только с виду. Лишь однажды Назим отважился противопоставить свою силу мощи врага-убийцы, навалясь всем весом своего тела на руку Ле Мара, сжимающую нож. Рука была холодна и тверда, как металл. Сила ответного толчка ошеломляет Назима, отшвырнув его на землю, как куклу, но он встает и возобновляет борьбу. Он ждет проявлений слабости, ошибок, неконтролируемых движений своего противника. Но их нет, и битва продолжается. В ушах у них стоит рев воды, глаза их неотрывно смотрят друг на друга. Противник Назима ни разу не моргнул, ни разу не споткнулся; он продолжает теснить Назима, заставляя его отступать все дальше и дальше.
В мертвенном свете подземелья к Назиму снова являются его призраки: Бахадур и Лжеламприер. Назим крепко сжимает в свободной руке медальон — противовес кинжалу. Серо-голубые глаза, нежная улыбка… мать поддельного сына. Настоящий сын уже нашел свою смерть от этой руки, что сейчас занесена над индусом, а преемник этого настоящего сына живет второй, призрачной жизнью в мыслях Назима, проступая даже в контурах его тела, отступающего во тьму под натиском убийцы. Бахадур возникает лишь время от времени, изредка направляя руку Назима: наставник снова обучает своего юного племянника: «Вот так, да, целься в бок…» Лжеламприер хихикает и гримасничает, шепча на ухо дурацкие советы. Хамелеон, противоречивейшее из существ, которого Назим совсем недавно пощадил, отпустил, позволил ему бежать. Почему? Почему он так поступил? Быть может, что-то пробудило в нем жалость — то, как рука девушки сжимала его руку, взгляд, каким он смотрел на нее? Назим не мог не пропустить их. Что-то настоящее должно сохраниться после всех неурядиц и дрязг его беспокойной жизни. «Глупость, чепуха», — перебил его холодный, настойчивый голос Бахадура. Бахадур вернулся из колдовского Парижа, поддавшись его нечеловеческим чарам. Он изменился, стал другим. Вот они снова идут по вершине скалы. Лжеламприер ушел, растаял в темноте за спиной Назима. Снова появился Ле Мара. Бахадур летит вниз с обрыва, Назим подползает к самому краю скалы и смотрит вниз, но ничего не видит и не слышит. Осталось лишь холодное давящее прикосновение тела Бахадура и рука его, указывающая на грудь: «Мы меняемся…» Туннель
