сестра… пожалуй, это слово слишком часто у вас на языке… Его сестра так выделяется в своей среде, она так отлична от той мелкоты, которая окружает ее, что ваше желание вполне естественно.
— Вы издеваетесь над моей безвестностью, мистер Рэйберн?
— Ну что вы, учитель! Ведь я о вас ничего не знаю и не стараюсь узнать.
— Вы попрекаете меня моим происхождением, моим воспитанием. Так знайте же, сэр, что, несмотря ни на что, я пробил себе дорогу в жизни. У меня есть все основания считать себя выше вас, я с большим правом могу гордиться собой.
— Каким образом можно чем-то попрекать человека, когда ничего о нем не знаешь, и как можно побивать его камнями, когда их нет в руке, — такая задача под силу только учителю. Ну, теперь все?
— Нет, сэр. Если вам кажется, что этот мальчик…
— Которому, право, скоро наскучит ждать, — вежливо вставил Юджин.
— Если вам кажется, что у этого мальчика нет друзей, мистер Рэйберн, то вы ошибаетесь. Я ему друг, и вы скоро убедитесь в этом.
— А вы скоро убедитесь в том, что он ждет вас на лестнице, — повторил Юджин.
— Вы, вероятно, полагали, сэр, будто с неопытным мальчиком, у которого нет ни друзей, ни наставников, можно не церемониться. Но ваши низкие расчеты неправильны, предупреждаю вас. Вам придется иметь дело и со взрослым мужчиной. Вам придется иметь дело со мной. Я поддержу его и, если понадобится, добьюсь, что он будет отомщен. Я протяну ему руку помощи. Мое сердце открыто для него.
— Какое совпадение! И дверь тоже открыта, — сказал Юджин.
— Я презираю ваши увертки! — воскликнул учитель. — У вас хватает низости глумиться над моим низким происхождением. Вы презренный человек! Если мы приходили напрасно и все останется по- прежнему, я буду действовать так, как действовал бы, когда б считал вас своим личным врагом, хоть вы и не заслуживаете такой чести.
С этими словами он круто повернулся и вышел, шагая с нарочитой угловатостью, назло Юджину, стоявшему в спокойной, непринужденной позе, и тяжелая дверь захлопнулась за ним, словно заслонка горна, скрывая за собой его раскаленную добела ярость.
— Вот одержимый! — сказал Юджин. — Воображает, будто его матушка известна всем и каждому!
Он окликнул Мортимера Лайтвуда. Тот отошел от окна, куда деликатно удалился во время предыдущего разговора, и стал медленно ходить по комнате.
— Мои нежданные гости, кажется, утомили тебя, — сказал Юджин, закуривая вторую сигару. — Если в качестве контрпретензии (прости мне судейскую терминологию) ты захочешь пригласить к чаю леди Типпинз, я обязуюсь ухаживать за ней.
— Юджин, Юджин, Юджин! — воскликнул Мортимер, продолжая шагать взад и вперед. — Как это тяжело! И подумать только, что я мог проявить такую слепоту!
— При чем тут слепота, милый? — осведомился его невозмутимый друг.
— Ты помнишь свои слова той ночью в харчевне на берегу Темзы? сказал Лайтвуд, останавливаясь. — О чем ты спросил меня тогда? Не кажусь ли я самому себе, при мысли об этой девушке, этакой дрянной комбинацией предателя с карманным воришкой?
— Да, припоминаю, — ответил Юджин.
— Кем же ты считаешь себя теперь, когда думаешь о ней?
Прямого ответа на этот вопрос не последовало. Его друг несколько раз затянулся сигарой, а потом сказал:
— Ты ошибаешься, Мортимер. Более порядочной девушки, чем Лиззи Хэксем, нет во всем Лондоне. Нет более порядочной девушки и среди моих родных и среди твоих.
— Допустим. Что же дальше?
— А вот теперь, — сказал Юджин, с сомнением во взгляде следя за Мортимером, снова зашагавшим по комнате, — теперь ты опять заставляешь меня отгадывать загадку, перед которой я давно спасовал.
— Юджин, ты решил обольстить и бросить эту девушку?
— Разумеется, нет, друг мой!
— Ты решил жениться на ней?
— Разумеется, нет, друг мой!
— Ты решил преследовать ее?
— Друг мой! Никаких таких решений я не принимал. Я вообще не способен что-либо решать. Если бы в голове у меня вдруг возникло какое-либо решение, я изнемог бы от умственных усилий и немедленно махнул бы на него рукой.
— Ах, Юджин, Юджин!
— Мортимер, дорогой мой! Умоляю тебя, оставь этот меланхолически укоризненный тон. Я могу сказать тебе только то, что знаю, и покаяться в своем неведении относительно самого себя. Помнишь ту старинную песенку, которая почему-то считается веселой, а на деле самая мрачная из всех, какие только мне приходилось слышать?
'Тра-ля-тра-ля-ля-ля' петь не стоит, мой дорогой Мортимер, тем более что эти звукосочетания довольно бессмысленны. Давай лучше споем про загадку, которая нам не по силам.
— Ты встречаешься с этой девушкой, Юджин? Значит, то, что говорили эти люди, правда?
— Я признаюсь моему почтенному и ученому другу и в том и другом.
— Так чем же это кончится? Что ты делаешь? Куда ты идешь?
— Мой дорогой Мортимер! Можно подумать, что этот учитель занес сюда заразу — ты закидал меня вопросами, как на экзамене! Тебе надо выкурить еще одну сигару для восстановления душевного равновесия. Вот возьми, прошу тебя. Прикури о мою, она еще не потухла. Та-ак! А теперь воздай мне должное и согласись, что я изо всех сил стремлюсь к самосовершенствованию и что недавние события пролили свет на нашу кухонную утварь, которую до сих пор ты видел как в тумане и потому поторопился — да, да, поторопился! осмеять. Сознавая свои недостатки, я окружил себя вещами, моральное воздействие коих способствует зарождению в человеке домовитости. Этому моральному воздействию, а также благотворному влиянию моего закадычного друга можешь спокойно препоручить меня со своими наилучшими пожеланиями.
— Ах, Юджин! — ласково проговорил Лайтвуд, остановившись перед ним, так что теперь их обоих окутывало облачко сигарного дыма. — Почему ты не хочешь ответить на мои вопросы? Чем же это кончится? Что ты делаешь? Куда ты идешь?
— Дорогой Мортимер! — сказал Юджин, разгоняя рукой дым, чтобы друг ясно видел его лицо, его открытый взгляд. — Верь мне, я ответил бы на них ни минуты не медля, если бы только мог. Но для этого мне надо снова попробовать разгадать одну мучительную загадку, на которую я давно махнул рукой. Вот она: Юджин Рэйберн. — Он похлопал себя по лбу и по груди. 'Думай, голову ломай! Кто я, кто я, отгадай!' Нет! Разве отгадаешь? И пытаться нечего!
ГЛАВА VII,
в которой двое заключают дружеский договор
