– Щас, милай, щас, – заговорил он с лошадью, осыпанный по стриженой голове конской гривой, и лейтенант, задержав взгляд на Матюхиной рассеченной губе, улыбчиво обнажавшей зубы, снял с руки повод, и молча бросил его Лобову.
– Дак ты и сам помойся, – обрадовался поводу Матюха. – Сними, сними рубаху-то. Чего ж в ремнях сидеть? И ноги ополосни, побудь босый. Глянь, травка-то какая.
– Времени нет полоскаться, – отозвался тот. – Пора выступать.
– Дак ить это ж недолго. Минутное дело. А хоть сюда ведро принесем. – И, не дожидаясь ответа, кивнул мужикам:– Эй, ребята, неси сюда воды. Товарищ лейтенант умываться будет.
Сразу двое подскочили бежать за ведром, но дедушко Селиван и сам догадался, что к чему, проворно сбежал вниз и зачерпнул по самую дужку. Видя, как Давыдко перехватил у старика ведро и уже мчал с ним по пригорку, лейтенант привстал и расстегнул поясной ремень.
– Ладно, давайте, – сказал он. – И в самом деле жарковато.
Он обнажил себя до пояса, наклонился перед Давыдкой, и тут все вдруг увидели на его левой лопатке сизый, напряженно стянутый рубец в добрую четверть. Занесенное было ведро повисло в воздухе, и лейтенант, не понимая, в чем дело, отчего мешкают, нетерпеливо поторопил:
– Лей, кто там…
– Дак можно ли? – оторопело спросил Давыдко. – Это чегой-то у тебя на спине?
– А-а! – засмеялся согнувшийся лейтенант. – Давай валяй.
Давыдко осторожно, тонкой струей прицелился в лейтенантову шею, боясь попасть на страшное место.
– Лей, лей! – ободрял тот. – Поливай, не бойся.
– Чем это тебя, товарищ лейтенант?
– Было дело, – гудел сквозь струи лейтенант, радостно отфыркиваясь. – Хасан это… Озеро Хасан…
– Не болит?
– Болело б, так не служил бы. Рана ведь неглубокая, по кости только чиркнуло.
– Вот это дак чиркнуло! – с уважительной опаской таращились на рану мужики. – Эко боднула костлявая! Чуть бы что – и, считай, лабарет.
– Ничего! – крякал лейтенант. – Зато мы ему тоже всыпали. Долго будет зализывать.
У кого-то в сумке нашлось и полотенце – побежали, принесли долгий самотканый рушник с красными мережками, и, утираясь им, раскрасневшись от каляного суровья, лейтенант просиял белозубо:
– Хороша водица! Спасибо, товарищи.
Мужики польщенно оживились.
– Водица тут редкая, это верно. Из мелов бежит. А ты из каких мест? Где родина-то?
– С Урала я. Тагильский.
– Так-так… Мать-отец есть? Живы ли?
– Отца давно уже нет. Белоказаки расстреляли. Чего-то там в депо сделали, их и сцапали, восемь человек. Завели в пустой вагон, там и постреляли. А вагон потом сожгли… А матушка жива. И две сестренки. Уже б должна пойти на пенсию, да вот война, теперь не знаю как…
Пока утирался, а потом надевал гимнастерку и застегивал ремни, был он в эти минуты прост и доступен свежим, умытым лицом с прилипшими ко лбу мокрыми волосами, и мужики радовались этой обыденности, до той поры таившейся под строгостью армейской фуражки.
– Товарищ лейтенант, на-ка покури нашего домашнего, – Матюха Лобов протянул свернутую газетную книжечку. Он уже сводил командирского коня к ручью, и теперь тот пасся неподалеку на нехоженом склоне.
– Да погоди ты с махоркой, – перебил дедушко Селиван. – Человеку, может, перекусить охота. А ну, несите-ка, чего у вас там.
– А и верно! – вскинулись мужики. – Что ж это мы…
– Нет, нет, – запротестовал лейтенант и достал свои часы-луковку. – Время выступать. Предписано сегодня же прибыть на сборный.
– Поешь, поешь, сынок, – настаивал дедушко Селиван. – Тебя как звать-то?
– Александр… Саша.
– Ну дак, вишь, и зван по-нашему. А по-нашему такое правило: хоть ты генерал будь, а от хлеба-соли не отказывайся. А по-солдатски и того гожей устав: ешь без уклону, пей без поклону. Я солдатом тоже бывал, дак у нас так: где кисель, там служивый и сел, а где пирог, там и лег. За спасибо чина не прибавляют.
– Ну, отец, от тебя, видать, и ротой не отбиться! – засмеялся лейтенант.
– Была б причина со мной войну затевать, – тоже рассмеялся дедушко Селиван. – Неси самобрань, робяты! Какое время за хлебом потеряно, то вдвое в дороге нагонится. И конь, говорится, не ногами бежит, а овсом…
Тем временем Леха Махотин принес свою дорожную торбу, развязал ей хобот и принялся выкладывать припасы на разостланном рушнике – разломил смугло обжаренную курицу, высыпал пригоршню пирожков, достал свежих огурчиков, редиски. Мотнулся к своему припасу и Матюха Лобов и под одобрительный перегляд мужиков бережно, чтоб не расплескать, выставил на рушник голубенькую кружицу с белым на боку цветочком, чем и вовсе привел лейтенанта в смущение.
