- Нам сообщили сегодня утром в конторе, что мистер Домби выздоравливает, - ответил брат.
- Вы такой мягкосердечный человек, - с улыбкой сказал заведующий, впрочем, мягкосердечным вы стали в течение этих лет, - что, готов поклясться, вы бы огорчились, если бы с ним случилась беда.
- Я был бы искренне опечален, Джеймс, - ответил тот.
- Он был бы опечален, - сказал заведующий, указывая на него пальцем, словно взывая к кому-то третьему присутствующему при разговоре. - Он был бы искренне опечален! Вот этот мой брат! Этот маленький клерк, эта никому не нужная рухлядь, повернутая лицом к стене, словно дрянная картина! Он, просидевший у своей стены бог знает сколько лет! Он преисполнен благодарности, уважения, преданности и думает, что я этому поверю!
- Я ни в чем не хочу вас уверять, Джеймс, - возразил брат. - Будьте справедливы ко мне так же, как к любому из своих подчиненных. Вы мне задали вопрос, и я на него ответил.
- И у вас, жалкий льстец, нет никаких оснований сетовать на него? спросил заведующий с несвойственной ему раздражительностью. - Нет оснований возмущаться высокомерным отношением, оскорбительным пренебрежением, чрезмерною требовательностью? Да кто же вы, черт возьми: человек или мышь?
- Было бы странно, если бы два человека, в особенности начальник и подчиненный, не имели никаких причин сетовать друг на друга; он, во всяком случае, их имел, - ответил Джон Каркер. - Но, не говоря уже о моей истории...
- Его история! - воскликнул заведующий. - Она всегда налицо. Она сбрасывает вас со счетов. Дальше!
- Да, не будем говорить об этой истории, которая, как вы намекнули, дает мне одному (к счастью для всех остальных) особые основания быть благодарным... Но здесь в конторе нет никого, кто бы высказывался и чувствовал иначе. Не думаете же вы, что кто-нибудь останется равнодушным, если неудача или несчастье постигнет главу фирмы, и не будет этим искренне опечален?
- У вас, разумеется, есть основания быть признательным ему, презрительно сказал заведующий. - Да неужели вам неизвестно, что вас здесь держат как дешевый пример и знаменательное доказательство милосердия Домби и Сына, что споспешествует славной репутации этой великой фирмы?
- Неизвестно, - кротко ответил его брат. - Я давно уже уверовал в то, что меня здесь держат по другим соображениям, более бескорыстным.
- Вы как будто намеревались изречь какую-то христианскую заповедь, сказал заведующий, оскалив зубы, как тигр.
- Нет, Джеймс, - возразил тот. - Хотя братские узы между нами давно порваны...
- Кто их порвал, дорогой сэр? - спросил заведующий.
- Я, своим недостойным поведением. Я вас в этом не виню.
Заведующий, растянув рот и оскалив зубы, беззвучно произнес: 'О, вы меня в этом не вините!' - и предложил ему продолжать.
- Хотя, говорю я, братских уз между нами не существует, не осыпайте меня, умоляю, ненужными насмешками и не истолковывайте в дурную сторону то, что я говорю или хотел бы сказать. Я собирался высказать лишь одну мысль: ошибочно предполагать, что только вы один, возвышенный над всеми прочими, удостоенный доверия и отличия (возвышенный с самого начала, я это знаю, благодаря вашим исключительным способностям и порядочности), поддерживающий с мистером Домби более близкие отношения, чем кто бы то ни было, стоящий, если можно так выразиться, на равной ноге с ним и осыпанный его милостями и щедротами, - ошибочно, говорю я, предполагать, что только вы один заботитесь о его благополучии и репутации. Я искренне верю, что нет в этой конторе никого, начиная с вас и кончая самым последним служащим, кто бы не разделял этого чувства.
- Вы лжете! - воскликнул заведующий, внезапно покраснев от гнева. - Вы - лицемер, Джон Каркер, и вы лжете!
- Джеймс! - вскричал тот, вспыхнув в свою очередь. - Что вы хотите сказать, произнося эти оскорбительные слова? Почему вы гнусно бросаете их мне в лицо без всякого повода с моей стороны?
- Я вам говорю, - сказал заведующий, - что ваше лицемерие и смирение, а также лицемерие и смирение всех служащих я не ставлю ни во что. - Он пренебрежительно щелкнул пальцами. - Я вижу вас насквозь. Вы для меня прозрачны, как воздух! Нет никого из служащих, занимающих место между мною и самым последним в этой конторе (к нему вы относитесь с участием, и не без основания, ибо вас разделяет небольшое расстояние), кто бы втайне не порадовался унижению своего хозяина, кто бы в глубине души не питал к нему ненависти, - кто бы не желал ему зла и кто бы не восстал, будь у него мужество и сила! Чем больше пользуешься милостями хозяина, тем больше терпишь от него обид, чем ближе к нему, тем дальше от него. Вот каково убеждение всех служащих!
- Не знаю, - отозвался брат, чье негодование вскоре уступило место удивлению, - не знаю, кто вам наговорил таких вещей и почему вам вздумалось испытывать меня, а не кого-нибудь другого. А вы меня испытывали и старались поддеть на крючок - в этом я теперь уверен. Вы и держите себя и говорите так, как никогда прежде. Повторяю еще раз - вас обманывают.
- Знаю, что обманывают, - сказал заведующий. - Я вам это уже говорил.
- Не я, - возразил его брат. - Ваш доносчик, если есть у вас таковой. А если нет, то ваши собственные мысли и подозрения.
- У меня нет никаких подозрений, - сказал заведующий. - У меня есть уверенность. Все вы - малодушные, подлые, льстивые собаки! Все вы одинаково притворяетесь, все одинаково лицемерите, все твердите одни и те же жалобные слова, все скрываете одну и ту же тайну, весьма прозрачную.
Его брат, не говоря ни слова, удалился и захлопнул дверь, когда тот замолчал. Мистер Каркер- заведующий медленно придвинул стул к камину и стал потихоньку разбивать угли кочергой.
- Трусливые, гнусные твари! - пробормотал он, обнажая два ряда сверкающих зубов. - Нет среди них никого, кто бы не притворился потрясенным и возмущенным... Ба! Любой из них, будь он наделен властью и обладай он умом и смелостью, чтобы этой властью воспользоваться, унизил бы гордость Домби и сокрушил ее так же безжалостно, как я разбиваю эти угли!
Дробя их и размешивая золу в камине, он с задумчивой улыбкой смотрел на свою работу.
- Да, даже и без такой королевской приманки, - добавил он. - И есть гордыня, о которой забывать не следует; доказательством служит наше знакомство.
Он погрузился в еще более глубокое раздумье и сидел, размышляя над темнеющей золой, затем поднялся с видом человека, оторвавшегося от книги, и, осмотревшись вокруг, взял шляпу и перчатки, направился туда, где стояла его лошадь, сел на нее и поехал по освещенным улицам; был вечер.
Он поравнялся с домом мистера Домби, придержал лошадь и, проезжая шагом, посмотрел вверх, на окна. Сначала его внимание было привлечено тем окном, в котором он видел когда-то Флоренс с ее собакой, хотя сейчас оно не было освещено; но он улыбнулся, окинув взглядом величественный фасад дома, и с каким-то высокомерием отвернулся от этого окна.
- Было время, - сказал он, - когда стоило труда следить даже за твоей восходящей звездочкой и разузнавать, где собираются облака, чтобы в случае необходимости заслонить тебя. Но теперь взошла планета и затмила тебя своим сиянием.
Он повернул свою белоногую лошадь за угол и отыскал среди освещенных окон с другой стороны дома одно окно. С ним было связано воспоминание о величественной осанке, о руке в перчатке, воспоминание о том, как сыпались на пол перья с крыла прекрасной птицы, а легкий белый пух накидки трепетал, словно перед надвигающейся бурой. Снова повернув лошадь, он увез с собой эти воспоминания; ехал он быстро по темнеющим и безлюдным аллеям парков.
Роковым образом они были связаны с женщиной, с гордой женщиной, которая ненавидела его, но благодаря его ловкости и своей гордыне и озлоблению медленно и неуклонно приучалась терпеть его присутствие; она приучалась видеть в нем человека, пользующегося привилегией говорить о ее пренебрежительном равнодушии к ее же собственному мужу и о забвении ею уважения к самой себе. Воспоминания связаны были с женщиной, которая глубоко его ненавидела, знала его и ему не доверяла, потому что слишком хорошо они друг друга понимали; но она разжигала свое жестокое озлобление, подпуская его к себе с каждым днем все ближе и ближе, несмотря на всю ненависть, какую к нему питала. Несмотря на нее? Благодаря ей! Ибо в той бездне, куда не в силах был проникнуть ее грозный взгляд, - хотя
