Сан Ли Тюн был удивительно похож на тюрьму, то мне казалось, что я отбываю принудительные работы.
Потом, когда я получу Нобелевскую премию в области медицины или стану мучеником, я расскажу, что за мои военные подвиги я отбывала наказание на пекинской каторге.
Ну, вот, только этого не хватало.
Я увидела чудо: передо мной явилось хрупкое существо в белом плаще. Длинные чёрные волосы свободно струились из-под белого фетрового беретика.
Она была так красива, что я чуть не лишилась чувств, что было бы весьма эффектно.
Но я помнила материнские наставления и, сделав вид, что не замечаю её, с силой ударила по льду.
— Мне скучно. Поиграй со мной.
У неё был такой невинный голос.
— Не видишь — я работаю, — ответила я как можно более грубо.
— И так много детей работает, — сказала она, указывая на ребят, колющих лёд вокруг меня.
— Я не какая-нибудь недотрога. Мне стыдно сидеть без дела.
Скорее мне было стыдно за свои слова, но таково было предписание.
Она промолчала. Я снова взялась за свой тяжкий труд.
И тогда Елена неожиданно сказала:
— Дай мне кирку.
Я с изумлением молча смотрела на неё.
Она завладела моим инструментом, с патетическим усилием подняла его в воздух и стукнула им об лёд. Потом сделала вид, что снова хочет это сделать.
Смотреть на это было невыносимо.
Я выхватила у неё кирку и сердито крикнула:
— Нет! Только не ты!
— Почему? — спросила невинно-ангельским голоском.
Я не ответила и молча продолжала долбить лёд, опустив голову.
Моя возлюбленная удалилась медленным шагом, прекрасно осознавая, что счёт был в её пользу.
Война в школе служила душевной разрядкой.
На войне нужно уничтожать врага и стараться, чтобы он не уничтожил тебя.
В школе можно было свести счёты с Союзниками.
И на войне можно было выплеснуть агрессию, которая накапливалась в жизни.
Школа была нужна, чтобы фильтровать агрессию, накопленную жизнью.
В общем, мы были очень счастливы.
Но история с Вернером заставила взрослых задуматься.
Родители восточных немцев заявили западным родителям, что на сей раз дети зашли слишком далеко.
Поскольку они не могли потребовать наказать виновных, они потребовали перемирия. Поэтому «переговоры» возобновились. В противном случае могли последовать «дипломатические репрессии».
Наши родители быстро с ними согласились. Нам было стыдно за них.
Родительская делегация прочла нотацию нашим генералам. Они сослались на то, что холодная война была не сравнима с нашей. Надо остановиться.
Возражать было невозможно. Ведь у родителей была еда, постели и машины. Нельзя было не послушаться.
Однако, наши генералы возразили, что нам был нужен враг.
— Зачем?
— Ну, чтобы воевать!
Нас просто поражало, как можно задавать такие глупые вопросы.
— Вам действительно нужна война? — удручённо спросили взрослые.
Мы поняли, как они отстали в своём развитии, и ничего не ответили.
В любом случае пока был холодно, военные действия были приостановлены.
Взрослые решили, что мы заключили мир. А мы ждали оттепели.
Зима была испытанием.
Испытанием для китайцев, которые погибали от холода, хотя надо признать, детям Сан Ли Тюн было на это наплевать.
Это было испытанием и для детей Сан Ли Тюн, вынужденных колоть лёд в свободное время.
Испытание для нашей агрессии, которую мы сдерживали до весны. Война была для нас заветным Граалем. Но каждую ночь слой снега только увеличивался, и нам казалось, что март никогда не наступит. Можно было подумать, что колка льда охладит нашу воинственность: напротив. Это ещё больше нас заводило. Иные глыбы льда были такие твёрдые, что для того, чтобы расколоть их, мы представляли, что вонзаем пику в шкуру германца.
Это было испытанием для меня на всех фронтах моей любви. Я следовала указаниям слово в слово и была также холодна с Еленой, как пекинская зима.
Однако, чем тщательнее я соблюдала инструкции, тем нежнее смотрела на меня маленькая итальянка. Да, нежнее. Я никогда не думала, что однажды увижу её такой. И это ради меня!
Я не могла знать, что мы с ней принадлежали к двум разным породам людей. Елена любила сильнее, чем холоднее с ней обращались. Я же наоборот: чем больше меня любили, тем сильнее любила я.
Конечно, мне не нужно было ждать, пока красавица посмотрит на меня, чтобы влюбиться в неё. Но её новое поведение по отношению ко мне удесятеряло мою страсть.
Я бредила своей любовью. Ночью, лёжа в постели и вспоминая её нежные взгляды, я дрожала и почти теряла сознание.
Я спрашивала себя, что мне мешает сдаться. Я больше не сомневалась в её любви. Оставалось только ответить на неё.
Но я не решалась. Я чувствовала, что моя страсть достигла чудовищных размеров. Признание завело бы меня слишком далеко: мне понадобилось бы то неведомое, перед чем я была беспомощна, — то, что я чувствовала, не понимая.
И я следовала инструкциям, которые становились всё более тягостными, но выполнять которые было несложно.
Взгляды Елены становились все настойчивее и мучительнее, потому что, чем безжалостнее лицо, тем удивительнее на этом лице кротость. И нежность её глаз-стрел и рта-чумы распаляли меня все больше.
В то же время, мне хотелось ещё больше защититься от неё, я становилась ледяной и колючей, а взгляд красавицы светился любовью и лаской.
Это было невыносимо.
Самым жестоким был снег.
Снег, который, не смотря на своё убожество и серость под стать городу Вентиляторов, всё равно был снегом.
Снег, на котором отпечатались первые робкие шаги моей любви, той, что была мне дороже всего на свете.
Снег вовсе не был так невинен, не смотря на своё безмятежное простодушие.
На этом снегу я читала вопросы, от которых меня бросало то в жар, то в холод.
Я часто ела этот грязный и твёрдый снег, напрасно надеясь найти в нём ответ.
Снег это сверкающая вода, ледяной песок, небесная несолёная соль со вкусом кремния, похожая на толчёный драгоценный камень, с запахом стужи, белый краситель, единственный цвет, падающий с неба.
Снег, который все приглушает и смягчает, — шум, стук падения, время, — чтобы люди больше ценили вечные незыблемые ценности — кровь, свет, иллюзии.
Снег — первая страница истории, на которой отпечатались следы первых шагов и беспощадная погоня, снег стал первым литературным жанром, огромной книгой земли, которая рассказывала только об охотничьих тропах или маршрутах врага, географическая эпопея, придававшая загадочность малейшему отпечатку, — это след моего брата или того, кто его убил?
