— Небытие. Но у меня есть покой, это уже кое-что, — вернее сказать, был покой.
— И вы никогда не были счастливы?
Молчание.
— Должен ли я понимать, что вы были когда-то счастливы?.. Должен ли я понимать, что вы никогда не были счастливы?
— Помолчите, я думаю. Нет, я никогда не был счастлив.
— Это ужасно.
— Дать вам носовой платок?
— Даже когда были ребенком?
— Я никогда не был ребенком.
— Что вы хотите этим сказать?
— То, что сказал.
— Но вы же были когда-то маленьким?
— Маленьким — да, но ребенком не был. Я уже тогда был Претекстатом Тахом.
— В самом деле, о вашем детстве ничего не известно. Все ваши биографии о нем умалчивают.
— Естественно, потому что у меня не было детства.
— Но родители же у вас были.
— Гениальные догадки осеняют вас одна за другой, юноша.
— Чем занимались ваши родители?
— Ничем.
— Как это?
— Рантье. Состояние сколотили мои далекие предки.
— А еще потомки, кроме вас, были?
— Вы случайно не из налоговой инспекции?
— Нет, я только хотел узнать…
— Не суйтесь не в свое дело.
— Профессия журналиста, господин Тах, в том и состоит, чтобы соваться в чужие дела.
— Смените профессию.
— Ни за что. Я люблю свою работу.
— Бедный мальчик.
— Я задам вопрос иначе: расскажите мне о том периоде вашей жизни, когда вы были наиболее счастливы.
Молчание.
— Может быть, сформулировать вопрос по-другому?
— Вы меня что, за дурака принимаете? Что за игру вы затеяли? «Черный с белым не берите, да и нет не говорите» — так, что ли?
— Успокойтесь, я просто как могу делаю свою работу.
— Ну а я как могу делаю свою.
— Значит, для вас работа писателя — не отвечать на вопросы?
— Вот именно.
— А Сартр?
— Что — Сартр?
— Он-то ведь отвечал на вопросы.
— Ну и что?
— Это противоречит вашему определению.
— Никоим образом — напротив, это его подтверждает.
— Вы хотите сказать, что Сартр — не писатель?
— А вы этого не знали?
— Но он же писал замечательно.
— Кое-кто из вашей журналистской братии тоже пишет замечательно. Но владеть пером недостаточно, чтобы именоваться писателем.
— Неужели? А что еще нужно?
— Многое. В первую очередь — крепкие муди. Обратите внимание, я говорю о внеполовой категории и могу привести тому доказательство: муди есть и у иных баб. Их мало, но все-таки: возьмите Патрицию Хайсмит.
— Удивительно, что такой серьезный писатель, как вы, любит книги Патриции Хайсмит.
— Почему же? Ничего удивительного. Если вчитаться — эта особа ненавидит людей так же, как я, а женщин особенно. Чувствуется — она пишет не для того, чтобы быть принятой в гостиных.
— А Сартр? Он писал, чтобы быть принятым в гостиных?
— Еще бы! Я не был с ним знаком, но читал его писания — этого достаточно, чтобы понять, как пылко он любил гостиные.
— Такое с трудом укладывается в голове, когда речь идет о человеке левых взглядов.
— А что такого? По-вашему, левые не любят гостиных? А я думаю, наоборот, они их любят больше, чем кто-либо. Это естественно: будь я всю жизнь простым рабочим, наверно, тоже мечтал бы о гостиных.
— Вы чрезмерно упрощаете: не все левые — пролетарии. Среди них есть и выходцы из достойнейших семей.
— Неужели? В таком случае им нет оправдания.
— Не грешите ли вы стихийным антикоммунизмом, господин Тах?
— Не страдаете ли вы преждевременным семяизвержением, господин журналист?
— При чем здесь это?
— Я тоже думаю, что ни при чем. Так что вернемся к нашим мудям. Это для писателя самое главное. Писатель без мудей ставит свое перо на службу лжи. Вот вам пример: возьмем писателя, владеющего пером, дадим ему тему. Если у него крепкие муди — получится «Смерть в кредит». Если нет — выйдет «Тошнота».
— Вам не кажется, что вы все-таки несколько упрощаете?
— Это мне говорите вы, журналист? А я-то по доброте душевной старался придерживаться вашего уровня!
— Никто не требовал от вас такой жертвы. Я прошу всего лишь дать методически точное определение тому, что вы называете «мудями».
— Зачем? Неужто вы, чего доброго, собрались состряпать популярную брошюру обо мне?
— Нет, что вы! Я просто хочу, чтобы мы с вами хоть мало-мальски поняли друг друга.
— Ясно, этого я и боялся.
— Ну пожалуйста, господин Тах, упростите мне задачу, что вам стоит?
— Имейте в виду, юноша, я терпеть не могу упрощений; а вы к тому же просите меня упростить себя самого — и ждете ответного энтузиазма?
— Да не прошу я вас упрощать себя самого! Дайте мне всего-навсего самое простенькое определеньице этих ваших «мудей»!
— Ну ладно, ладно, не плачьте. Что вы за народ такой, журналисты? До чего все чувствительные!
— Я слушаю вас.
— Так вот, к вашему сведению, муди — это способность индивидуума к сопротивлению окружающей лжи. Вполне научно, правда?
— Дальше?
— Надо ли говорить, что есть они у очень немногих. А уж число людей, владеющих пером и обладающих вдобавок этими самыми мудями, и вовсе ничтожно. Поэтому так мало на свете писателей. Тем более что требуются и некоторые другие качества.
— Какие?
— Например, елдак.
