— А вам этого мало?
— Не знаю. Я представлял себе совсем другое.
— Вот как? Что же вам еще нужно? Вульва? Простата?
— На этот раз пошлость сказали вы. Нет. Можете размазать меня по стенке, но я думал, что требуется еще и сердце.
— Сердце? Боже милостивый, зачем?
— Чтобы чувствовать. Чтобы любить.
— Сердце тут совершенно ни при чем. Для этого есть муди, елдак, губы и рука. Их вполне достаточно.
— Вы чересчур циничны. Я никогда с этим не соглашусь.
— На здоровье, ваше мнение никому не интересно, как вы сами меня уверяли минуту назад. И ничего циничного я, по-моему, не сказал. Любовь и прочие чувства вырабатываются нашими органами, в этом мы с вами согласны; мы расходимся только насчет того, какими именно. По вашему мнению, это феномен сердечно-сосудистого происхождения. Я же не возмущаюсь и не бросаюсь громкими словами, правда? Я всего лишь думаю, что ваши анатомические теории весьма своеобразны и поэтому не лишены интереса.
— Господин Тах, ну зачем вы прикидываетесь, будто не понимаете?
— Что вы несете? Я прикидываюсь? Я и не думаю, нахал!
— Все же, когда я говорю о сердце, вы прекрасно знаете, что я не имею в виду орган!
— Да ну? А что вы имеете в виду?
— Способность чувствовать, переживать, любить наконец!
— И все это в каком-то мышечном мешке, полном холестерина!
— Ну хватит, господин Тах, мне даже не смешно вас слушать.
— Естественно, это мне смешно вас слушать. Что вы талдычите мне о вещах, не имеющих никакого отношения к теме нашей беседы?
— Вы осмелитесь утверждать, что литература не имеет никакого отношения к чувствам?
— Видите ли, молодой человек, мне кажется, что в слово «чувство» мы с вами вкладываем разный смысл. Для меня, когда хочется врезать кому-то по морде — это чувство. А для вас чувство — размазанные сопли в рубрике «Сердечная почта» женского журнальчика.
— А что это такое для вас?
— Для меня — так, настроение, красивая и насквозь криводушная историйка, которой люди тешат себя, мол, мы достойны называться людьми, уж так им хочется верить, что, даже справляя большую нужду, они преисполнены духовности. Особенно женщины горазды на такие выдумки, потому что при их работе свободна голова. А ведь это одна из отличительных черт рода человеческого — наш мозг считает себя обязанным функционировать постоянно, даже когда это ни к чему. Прискорбная техническая недоработка — в ней корень всех людских бед. Чем предаться благородной праздности, вкушать покой, подобно спящей на солнце змее, мозг домохозяйки кипит от ярости, не в силах вынести бездействия, и выдает сценарии один другого глупее и претенциознее — они тем более претенциозны, чем унизительней кажется самой домохозяйке ее труд. Какая все-таки дичь, ведь нет ничего унизительного в том, чтобы пылесосить или чистить сортир, — это просто надо делать, вот и все. Но женщины вечно воображают, что родились для некой высокой миссии. Большинство мужчин, впрочем, тоже, правда, они не так на этом зацикливаются, поскольку их мозги заняты бюджетом, карьерой, стукачеством и налоговыми декларациями, так что досужим вымыслам приходится потесниться.
— По-моему, вы немного отстали от жизни. Женщины в наше время работают наравне с мужчинами и обременены теми же заботами.
— Как вы наивны! Они же просто делают вид. Загляните в их рабочие столы — ящики набиты лаком для ногтей и женскими журналами. Нынешние женщины еще хуже домохозяек былых времен — те хоть какую-то пользу приносили. Теперь же они день-деньской обсуждают с коллегами такие животрепещущие темы, как личная жизнь и лишний вес, что по сути одно и то же. Когда их вконец одолевает скука, они перепихиваются со своими начальниками и счастливы от сознания, что сумели напакостить ближним. Для женского пола это венец карьеры. Ломая чью-то жизнь, женщина считает сей подвиг высшим доказательством своей духовности. «Я навалила дерьма — значит, у меня есть душа» — вот как они рассуждают.
— Послушав вас, невольно задумаешься, нет ли у вас личной обиды на женщин.
— Еще бы! Одна из них дала мне жизнь, хотя я ее об этом не просил.
— Вы говорите как трудный подросток.
— Ошибаетесь: я давно трудный переросток.
— Очень смешно. Но ведь и мужчина был причастен к вашему появлению на свет.
— Мужчин я, знаете ли, тоже не жалую.
— Но женщин вы ненавидите сильнее. Почему?
— Все причины я вам уже назвал.
— Да. И все-таки мне не верится, что за этим нет иного мотива. От вашего женоненавистничества попахивает сведением счетов.
— Счетов? Каких? Я никогда не был женат.
— Дело не обязательно в браке. А вы, возможно, и сами не знаете, откуда в вас эта обида.
— Я понял, куда вы клоните. Нет, психоанализа я не признаю.
— Воля ваша, но вы могли бы сами об этом задуматься.
— Да о чем задуматься, боже милостивый?
— О ваших отношениях с женщинами.
— О каких отношениях? С какими женщинами?
— Только не говорите мне, что вы… Нет!
— Что — нет?
— Неужели вы…?
— Ну что, что?
— …девственник?
— Разумеется.
— Не может быть.
— Очень даже может.
— Ни с женщиной, ни с мужчиной?
— Я похож на пидора?
— Напрасно вы обижаетесь, среди гомосексуалистов тоже встречаются выдающиеся люди.
— Не смешите меня. Вы приводите аргумент вроде «честными бывают даже сутенеры» — как будто есть противоречие между понятиями «гомосексуалист» и «выдающийся». Нет, меня возмущает другое — почему вы отказываетесь верить в мою девственность?
— Поставьте себя на мое место!
— Как вы себе мыслите меня на вашем месте?
— Это… это не укладывается в голове! В ваших романах вы пишете о сексе как специалист… как энтомолог.
— Я магистр мастурбации.
— Достаточно ли одной мастурбации, чтобы так досконально изучить вопросы плоти?
— Зачем вы делаете вид, будто читали меня?
— Послушайте, для этого не обязательно было вас читать, всем известно, что ваше имя прочно связано с контекстом самой откровенной и изощренной сексуальности.
— Надо же! А я и не знал.
— Недавно мне даже попалась диссертация на тему «Приапизм в творчестве Таха через синтаксис его прозы».
— Забавно. Темы диссертаций вообще меня смешат и умиляют: до чего трогательны эти школяры, пыжатся, чтобы быть «как большие», и пишут чушь под замысловатыми заглавиями, за которыми кроется
