— Так она вышла замуж.
— Мы немного поболтали. И, несмотря на свою застенчивость, она была очень мила со мной. Самое смешное, что я так и не знал, как ее зовут. И я не мог ее об этом спросить, потому что предложил ей угадать, кто я. В конце концов, она сказала: «Все, сдаюсь. Никак не могу вспомнить ваше имя».
— И что же вы ответили этой несчастной?
— Тексель. Текстор Тексель.
— Ну, конечно, я мог бы и сам догадаться.
— Она снова извинилась: «Ваше имя мне ни о чем не говорит». Я добавил, что я голландец. Она вежливо слушала меня, а я любовался ею.
— И вы выложили ей всю свою историю? О кошачьей бурде, о смерти вашего маленького одноклассника, о янсенизме? Вы наверняка не пощадили эту бедняжку.
— Все было совсем не так, потому что случилось чудо. Она вдруг узнала меня: «Да, я вспомнила вас, месье Тексель. Мы встречались в Амстердаме, на деловом завтраке, в ресторане. Я была там с мужем». Меня несколько покоробило, что ее мужа приглашают на деловые завтраки, но я был рад, что она так неожиданно меня «вспомнила».
— Разве она могла забыть насильника!
— Слушайте, что было дальше. Она спросила, как поживает моя жена Лив, с которой она болтала во время этого злополучного завтрака, три или четыре года назад. Не придумав ничего лучшего, я сказал, что у нее все в порядке и она вместе со мной живет в Париже.
— Настоящий водевиль!
— Тогда она пригласила меня с женой к себе на чай, на следующий день после полудня. Представляете? Моя жертва приглашает меня на чай! Я оторопел от счастья и, конечно, согласился. И, что было еще хорошо, она дала мне свой адрес. Но вот имени своего она не назвала, так как подразумевалось, что я его знаю.
— И вы пошли?
— Да, всю ночь я промаялся без сна, а на следующий день отправился к ней. Я был несказанно рад, что нашел ее, и это было самое главное. Я надеялся, что, как это часто бывает, ее имя будет указано на дверях квартиры. Но, увы, никакой таблички там не было. Я позвонил, и она открыла. Она улыбнулась, но тут же погрустнела: «А где же Лив?» Я сказал, что жене нездоровится. Моя любовь усадила меня в гостиной и вышла, чтобы приготовить чай. Как я понял, служанки у нее не было, и меня это очень устраивало: кроме нас, в квартире никого не было.
— Вы опять собирались ее насиловать?
— Никогда не стоит пытаться повторять то, что было слишком прекрасно. Лучше все равно не получится. Вот если бы она сама мне предложила…
— В этом случае это было бы уже не насилие.
— Логично. Опыт у меня, конечно, небогатый, но интуитивно я догадываюсь, что при обоюдном согласии секс — довольно скучное занятие.
— Вы говорите с таким апломбом!
— Поставьте себя на мое место. Я только раз в жизни попробовал женщину, и это было насилие. Для меня секс неотделим от насилия. Уберите насилие, и что же останется от секса?
— Любовь, удовольствие, вожделение…
— Ну да, весь этот сироп. Но я привык к острым блюдам, а вы предлагаете мне рисовые котлетки.
— О, я вам ничего не предлагаю!
— Она, кстати, тоже ничего не предлагала. Так что вопрос отпадает.
— Да, отпадает.
— Но, согласитесь, это было очень комично: я сижу в гостях у своей жертвы, и она, милая и предупредительная, поит меня чаем. «Еще немного чаю, господин Тексель? — Называйте меня просто Текстор». Увы, она так и не догадалась назвать свое имя. «Вам нравится Париж?» Мы вели вполне светскую беседу, и я с наслаждением любовался ее лицом.
— Неужели она так и не узнала вас?
— Слушайте, что было дальше. Когда она сказала что-то смешное, я рассмеялся. Знаете, я хохочу обычно во все горло. И тут она изменилась в лице. Глаза у нее расширились, и она с ужасом посмотрела на мои руки, словно тоже узнала их. Видно, у меня характерный смех.
— Вы, должно быть, смеялись, когда насиловали ее. Это уж слишком!
— Да, смеялся от переполнявшего меня счастья. «Это вы», — произнесла она ледяным тоном. Я сказал: «Да, это я. Я рад, что вы не забыли меня». Она долго разглядывала меня — с ужасом и ненавистью. Ее молчание казалось мне бесконечным. Наконец она произнесла: «Да, это вы». Тогда я сказал: «От одного кладбища до другого прошло десять лет. Все эти годы я думал только о вас. И все эти десять лет я постоянно искал вас». И вот что я услышал в ответ: «Мне удалось забыть ваше лицо, но я узнала ваш отвратительный смех. Я ни с кем и никогда не говорила о вас и о том, что со мной произошло, чтобы похоронить вас как можно глубже. Я вышла замуж и стараюсь изо всех сил жить как все нормальные люди, чтобы исцелиться от кошмара, который пережила по вашей вине. Так зачем же вы снова врываетесь в мою жизнь, когда я почти излечилась от вас?»
— Действительно, зачем?
— Я сказал ей: «Потому что люблю вас». Тут ее чуть не стошнило.
— Как я ее понимаю!
— Я сказал: «Я люблю вас. Я не прикоснулся ни к одной женщине, кроме вас. Я только раз в жизни занимался любовью — с вами». Она сказала, что это не называется любовью. Я сказал: «Все эти годы я мысленно разговаривал с вами. Когда же вы ответите на мои вопросы?» Она сказала: «Никогда». И она приказала мне убираться. А я не хотел никуда убираться. Я сказал: «Не бойтесь, я не собираюсь вас снова насиловать». Она сказала: «Конечно нет. Мы же не на кладбище, а у меня дома. У меня есть ножи, чтобы постоять за себя». Я сказал: «Именно для этого я и пришел».
— Простите?
— Она точно так же отреагировала на мои слова, как и вы. Я сказал: «Я стремился снова увидеть вас по двум причинам. Прежде всего, мне необходимо узнать наконец ваше имя. А потом, я хочу, чтобы вы отомстили мне за себя». Она сказала: «Не будет ни того, ни другого. Уходите». Я сказал, что не уйду, пока не получу положенного. Она сказала, что мне ничего не положено. Я сказал: «Неужели вам не хочется отомстить мне?» Она сказала: «Я желаю вам всех бед, какие только могут обрушиться на человека, но сама я не способна причинить зло. Единственное, чего я хочу, чтобы вы навсегда исчезли из моей жизни». Я сказал: «Разве вам не станет легче, если вы сами убьете меня? Тогда я раз и навсегда исчезну из вашей жизни!» Она сказала: «Нет, мне не станет от этого легче, и вдобавок у меня возникнут проблемы с правосудием, так что я уже никогда не смогу вычеркнуть вас из своей памяти».
— Почему она не вызвала полицию?
— Я бы не позволил ей это сделать. Но, по-моему, ей вовсе не хотелось обращаться в полицию: у нее было для этого целых десять лет, но она туда так и не заявила.
— Почему же?
— Она никому не хотела говорить о насилии, чтобы поскорее забыть о нем.
— Теперь она поняла, что совершила ошибку: насильник сам напомнил о себе.
— Но мне было плевать на это жалкое полицейское правосудие, мне хотелось получить сполна — поэтому она сама должна была совершить возмездие и убить меня.
— Вы хотели, чтобы она вас убила?
— Да, мне было необходимо, чтобы она сама это сделала.
— Да вы просто сумасшедший.
— Не согласен. Для меня сумасшедший — это человек, который совершает необъяснимые поступки. А я могу объяснить любой из своих поступков.
— Только вы один и можете их объяснить.
— Мне этого вполне достаточно.
— Если вы так жаждали смерти, чтобы искупить свою вину, почему же вы не покончили с собой?
— Причем тут этот романтический бред? Я вовсе не жаждал смерти как таковой, я жаждал, чтобы она убила меня.
— Результат, в конечном счете, один и тот же.
— Представьте себе, что вам хочется заняться любовью, а вам говорят: займитесь лучше мастурбацией, результат, в конечном счете, один и тот же. И с чего вы взяли, что я стремился искупить вину? Я вовсе не сожалел о содеянном, это насилие было единственным достойным поступком за всю мою жизнь.
— Если вас не мучили угрызения совести, зачем вам понадобилось, чтобы она вас убила?
— Я хотел, чтобы она получила удовлетворение. Мне, как и любому влюбленному, хотелось только одного: взаимности.
— В этом случае было более логично настаивать, чтобы она вас изнасиловала.
— Конечно. Но она не хотела. В этом смысле тут все было безнадежно. Поэтому в качестве сублимации я добивался, чтобы она меня убила.
— Как будто секс и смерть — это одно и то же. Какая нелепая мысль!
— Но помимо меня так думают и знаменитые ученые.
— Самое ужасное, когда умничает сумасшедший.
— Так или иначе, мы спорим впустую, потому что она не хотела меня убивать. Я, как мог, старался ее убедить, что она имеет право на месть, но она отвергала все мои доводы. В конце концов я спросил: может, ей мешают это сделать религиозные убеждения? Она сказала, что она неверующая. Я сказал: «Если вы не скованы никакими религиозными предрассудками, вы вольны поступать, как вам хочется». Она сказала: «Но я не хочу вас убивать. Мне бы хотелось, чтобы вас приговорили к пожизненному заключению, и вы уже никому не смогли причинить вред, а ваши сокамерники отплатили бы вам за меня». Я сказал: «Зачем же это удовольствие уступать другим? Убейте меня сами!» Она сказала: «Я не способна на насилие». Я сказал: «Вот уж не ожидал». Она сказала: «Я рада, что разочаровала вас».
— У меня уже голова идет кругом от ваших бесконечных: я сказал… она сказала… я сказал… она сказала…
— Когда после знаменитой истории с запретным плодом Бог расспрашивает Адама о его грехопадении и этот слюнтяй жалуется на свою жену, он тоже все время повторяет: «Я сказал… она сказала…» Бедная Ева!
— Тут я с вами согласен.
