табаско, сославшись на то, что в Бельгии фондю принято есть с острыми приправами. Я обмакнула хлебец в жидкую пластмассу, получив густую паутину нитей, положила желтый кубик к себе на тарелку и полила табаско, чтобы он обрел хоть какой-то вкус. Ринри следил за моими манипуляциями, и, могу поклясться, в глазах у него читалось: «Все-таки бельгийцы — странные люди».
Вскоре мне надоело это техногенное фондю.
— Ну, Ринри, расскажи что-нибудь.
— Но… вы обратились ко мне на «ты»!
— Когда с человеком делишь такое фондю, с ним невозможно не перейти на «ты».
Видимо, расплавленный пенопласт проник из желудка в мой мозг и, продолжая там пениться, пробудил манию экспериментаторства. Пока Ринри ломал голову, что бы такое мне рассказать, я погасила горелку, дунув на пламя, — этот прием удивил японца, — вылила остатки антифриза в котелок, чтобы охладить смесь, и погрузила туда обе руки.
Мой гость вскрикнул.
— Зачем вы это делаете?
— Из любопытства.
Я вытащила руки и принялась лизать клубок нитей, которыми они оказались намертво опутаны. Толстый слой химического сыра покрывал их, как варежки.
— Как же вы теперь это отмоете?
— Водой с мылом.
— Нет, фондю слишком липкое. У котелка есть специальное покрытие, а у вас нет.
— Посмотрим.
Он был прав, ни вода, ни средство для мытья посуды не оказали никакого действия на мои желтые рукавицы.
— Попробую отскрести кухонным ножом.
На глазах ошеломленного Ринри я приступила к исполнению этого плана. Случилось то, что и должно было случиться, — я порезалась, и через сковавшую пальцы полимерную массу хлынула кровь. Я поднесла руку ко рту, чтобы не превращать квартиру в место кровавой драмы.
— Позвольте мне, — сказал Ринри.
Он встал на колени и, завладев одной из моих рук, принялся обгрызать сыр зубами. Это, конечно, самое разумное, что можно было сделать, но вид коленопреклоненного рыцаря перед прекрасной дамой, чьи пальцы он так деликатно держал, обгладывая с них намертво застывшее фондю, вызвал у меня безумный смех. Впервые в жизни я так реагировала на мужскую галантность.
Ринри, однако, не смутился и довел дело до конца. Процедура длилась страшно долго, и я постепенно проникалась странной атмосферой происходящего. Потом, как взыскательный мастер своего дела, он вымыл мне руки абразивной губкой со стиральным порошком.
Наконец, тщательно осмотрев мои освобожденные пальцы, он перевел дух. Это был своего рода катарсис. Ринри обнял меня и больше не отпускал.
Наутро я проснулась оттого, что страшно зудели руки. Намазывая их кремом, я вспомнила вчерашний вечер и ночь. Итак, у меня в постели мужчина. Какую избрать тактику?
Я разбудила его и сказала, очень ласково, что по обычаям моей страны мужчина должен на рассвете покинуть дом возлюбленной. Мы и так чуть не нарушили правила, ибо солнце уже встало. Но ничего, мы спишем эту погрешность на счет географической удаленности. Однако злоупотреблять не станем. Ринри спросил, допускают ли бельгийские обычаи, чтобы мы потом встретились опять.
— Да, — ответила я.
— Я заеду за тобой завтра в три.
Я с удовлетворением отметила, что мои уроки обращения на «ты» не пропали даром. Он трогательно попрощался. И ушел со своим чемоданчиком для фондю.
Оставшись одна, я поняла, что меня захлестывает радость. Смеясь и изумляясь, я перебирала в памяти все, что произошло накануне. Особенно поразили меня не какие-то странности Ринри, а пожалуй, самая главная его странность: он был на редкость добрым и совершенно очаровательным человеком. Ни разу он не покоробил меня ничем, ни словом, ни делом. Я и не знала, что такое бывает.
Я приготовила себе пол-литра очень крепкого чая и выпила, глядя через стеклянную стену на военные корпуса в Итигая. Ни малейшего желания совершить харакири нынче утром я не испытывала. Зато желание писа?ть достигло феноменальной силы. Такой тектонической мощи здесь еще не видали — Токио, трепещи. Я набросилась на чистый лист бумаги, уверенная, что сейчас задрожит земля.
Удивительно, но землетрясения не произошло. Учитывая мое местонахождение, это выглядело аномалией, и ее, вероятно, следовало приписать особо благоприятной сейсмической обстановке.
Время от времени я поднимала голову, смотрела на город и думала: «У меня роман с парнем из Токио». Сидела в столбняке несколько минут, не веря себе, потом снова принималась писать. Так продолжалось весь день. Подобные дни изумительны.
Назавтра «мерседес» был столь же безукоризненно пунктуален, сколь и белоснежно чист.
Ринри переменился. Его профиль уже не выглядел таким застывшим и непроницаемым. А молчание приобрело интересный оттенок смущения.
— Куда мы едем? — спросила я.
— Увидишь.
Классический ответ, к которому мне предстояло привыкнуть: какой бы ни была цель наших поездок, грандиозной или ничтожной, в ответ на свой вопрос я получала неизменное «Увидишь». «Увидишь» стало его Киферой,[13] некой кочующей землей, чьим единственным назначением было задать направление автомобилю.
В то воскресенье состоялось торжественное открытие страны «Увидишь», расположившейся на сей раз в Токио, в Олимпийском центре. Выбор Ринри мне понравился тем, что, с одной стороны, выглядел вполне осмысленно, с другой — не грозил меня чрезмерно увлечь: даже под самыми благородными знаменами спортивные состязания никогда меня не занимали. Я осматривала стадион и прочие сооружения с безукоризненной вежливостью равнодушных, слушая скупые пояснения Ринри и обращая внимание лишь на его успехи во французском: на олимпийских играх по иностранным языкам ему полагалась бы золотая медаль.
Мы были не единственными влюбленными — используя традиционную терминологию, — которые прогуливались вокруг стадиона. В наших скитаниях меня умиляли «заготовленные маршруты»: японские традиции предоставляли в распоряжение парочек, соединившихся на один день или на всю жизнь, своего рода инфраструктуру, чтобы не нужно было ломать голову, как провести время вдвоем. Это напоминало настольную игру. Кто-то волнует тебя? Вместо того чтобы сидеть и размышлять полдня о природе своего волнения, веди этого кого-то на первую клеточку нашей «ходилки». Зачем? Увидишь.
«Увидишь» — самая лучшая стратегия. Ни Ринри, ни я не имели ни малейшего представления о том, что мы делаем, куда и зачем едем. Под видом осмотра каких-то сомнительных достопримечательностей мы с любопытством изучали друг друга. Клеточка «Старт» нашей «Монополии», точнее, нашей «Романополии» меня очаровала.
Ринри держал меня за руку, как каждый влюбленный на игровой доске — свою спутницу. Перед пьедесталом почета он сообщил мне:
— Это пьедестал почета.
— А, — ответила я.
У бассейна он сказал:
— Это бассейн.
— Вот оно что, — ответила я с самым серьезным видом.
Ни на какие блага мира не променяла бы я свою роль. Я ужасно веселилась и провоцировала все новые и новые откровения, направляясь, например, в сторону ринга, чтобы услышать «Это ринг», и т. д. Его пояснения были упоительны.
В пять часов я, как и множество гуляющих здесь девушек, получила гранатовое
