видишь? Там пружина сильная, взвёл её, закинул в дуло гранату — и пали себе, как из пушки. Граната тож не простая, пороховой заряд сзаду. О, какое чудо учудили. Сперва пружина гранату выбрасывает, потом заряд полыхает! Я эту штуковину в цех отошлю, пущай производство налаживают. Неча такие штуки где попало клепать, это пушкарского цеха промысел, и точка!
— Ну что ж, послужил, я значит, цеху пушкарей. А я ведь тебе этот рынок сдал, это у меня последнее, что оставалось, что со старого времени храню. С прежней работы, сыскарской. Я про них давно знал, да не было случая это знание продать. Теперь уж всё, теперь новые времена, новые люди, не услежу за ними, староват я для нынешних-то…
— Вот и поехали со мной, Ржавый, когда ты ещё себя молодым снова почувствуешь, а? Что тебе та ферма? Пыль там и скука, небось, впрямь заржавеешь.
— Молодым, говоришь…
— Ага, — Самоха откусил пирог и, задумчиво жуя, уставился на Ржавого.
— Может, и прав ты. Хм, молодым…
— Во! — Самоха обрадовался, взмахнул бутылкой. — Сегодня же и выступим! А платформу здесь покину, пущай ремонтируют, сколько надо. Слышали, мужики? Ну, пару мотоциклеток для прикрытия, людей, чтоб добычу грузили. А мы — в путь! И скорей бы оно всё закончилось, что ли…
Тут, описав очередной круг, подъехал сендер. За рулём сидел скалящийся во весь рот каратель.
— Эй, Штепа! — заорал Самоха, взмахивая рукой с остатком пирога. — Глуши мотор, мутафаг бешеный, глуши, я сказал! А ну, иди сюда, чтоб тебя некрозом обсыпало!
Йоля даже присела, так хрипло и страшно заругался добрый с виду толстяк. Каратель тоже услыхал, затормозил и выскочил из сендера. Его ощутимо качнуло, парень был, похоже, пьян. Самоха резким движением, будто досылал снаряд в казённик орудия, втолкнул пирог в рот и энергично заработал челюстями. Штепа подошёл и встал перед начальством, демонстрируя в ухмылке жёлтые прокуренные зубы. Самоха, краснея от натуги, пропихнул в горло плохо прожеванный кусок и снова заорал:
— Ты шо, гад, укурился? В дымину! В дымину укурился, некрозное чучело, ты шо творишь, урод? Опять дурь где-то сыскал?
Штепу брань не смутила, всё так же улыбаясь, он развёл руками:
— А шо её искать, родимую, по-над забором аж кустами выперло! Они, дурни, здешние, её не курили, видать. Токо шкелетов над кустами вешали.
Мажуга пояснил:
— Они с-под мертвяков дурь не обрывали, боялись, видно.
— Ну а этому всё до мутафаговой мамы, — ткнул в Штепу бутылкой Самоха. — Вот такой он, укурится, и давай чудить. А в бою первый, за то и не наказываем… Штепа, не пали бензин зазря, возьми сендер, обкатай окрестности, собери мотоциклетчиков, до полудня выступим ужо. Новая работа у нас наметилась, понял, рожа твоя кривая?
Улыбка, и до того широкая, теперь просто разнесла штепину рожу в ширину.
— Ага, понял, Самоха, я усе понял!
Вихляющей походкой пушкарь направился к сендеру, споткнулся, едва не упал, но взобрался за руль. Слова управленца слышали и другие каратели, возившиеся с трофеями. Они радостно загомонили, предвкушая новые развлечения.
Часть 3. Преследователи
Собирались каратели долго, и, когда колонна выступила в путь, солнце уже стояло в зените. Самоха оставил на разорённой ферме восемь человек, чтобы закончили дела. Кроме ремонта орудийной платформы предстояло погрузить трофеи в захваченные грузовики, уничтожить всё, что не получится взять с собой и снести мертвецов в подвал. Хоронить их — большой труд, этим каратели не станут заниматься…
Теперь Мажуге не было смысла держаться в стороне от колонны, и он пристроился в середине, между гусеничной башней и бронеходом. Далеко впереди пылили мотоциклетка, другая катила в хвосте, чуть отстав. Ещё две оставили на ферме, поскольку повреждённая платформа нуждалась в мобильной охране. Зато Самоха взял в поход два трофейных сендера. Каратели пересели в них, а на освободившееся место в десантных отсеках бронеходов поставили бочонки с бензином. Предстоял переход по пустынным диким местам, и пушкари хотели иметь запас горючего.
Поначалу каратели веселились, перекликались в пути, хотя голоса едва пробивались сквозь грохот тяжёлой гусеничной башни. Потом жара, пыль и монотонность пейзажа сделали своё дело — мало-помалу шутки стихли, самоходы катили, окутанные белёсым пыльным облаком, ветер разносил его, растягивал длинным хвостом по тракту. Вокруг расстилалась Пустошь, жёлтая, бескрайняя, монотонная. Кое-где попадались выбеленные ветром и кислотными дождями руины, изредка встречались фермы, окружённые чахлыми посевами. Стояла жара. Воды здесь никогда не было вдосталь, а теперь и эти скудные потоки иссохли, под вечер раскалённый воздух дрожал, очертания руин плавились и текли вдоль горизонта.
Йоля заснула и проспала едва не до вечера. Прежняя ночка выдалась беспокойной, да ещё жара разморила. Сперва довольно долго сендер Мажуги оставался в тени гусеничной башни, потом дорога свернула к югу, солнце стало припекать ещё яростней, а тень ушла… К тому времени девчонка уже дрыхла, сендер трясло на ухабах, Йоля сползала на сидении всё ниже, но не просыпалась. Снилось ей оружие.
Под вечер колонна добралась к заправке, которой распоряжались москвичи. Сама заправка — целый поселок из времянок и палаток, разбитый около двухэтажного здания, всё это обнесено оградой, сложенной из бетонных плит, ржавых поломанных самоходов и обломков разрушенных зданий. Для прочности ограду досыпали землей и укрепили вбитыми кольями. Охраняли поселение бойцы топливного клана. Колонна, замедляя ход, подкатила к воротам, остановилась в отдалении. Между головным бронеходом и воротами осталось сотни три шагов.
Штепа на трофейном сендере поехал сговариваться с московскими. Так просто карательной колонне не позволили бы въехать в ограду, слишком уж грозный вид имели харьковские боевые самоходы. Тут Йоля проснулась. Зевая и потягиваясь, села.
— Дядька, попить нету? Пересохло всё внутри, прям пустыня там. Эта, как её? Донная, во!
Мажуга протянул флягу с тёплой водой, предупредил:
— Много-то не лакай.
— Угу… — напилась, утёрла рот рукой. — А чего встали? Где это мы?
— Заправиться нужно. Виш, московские боятся, ворота заперли.
— Так что, не допустят нас?
— Сейчас узнаем. Человек поехал договариваться.
Сендер Штепы подкатил к запертым воротам, и каратель, задрав голову, стал перекрикиваться с охраной стоянки.
— А чего, — спросила Йоля, — не могли наши просто разнести эти ворота, да и въехать? У нас — вон, сила!
— За этими тоже сила стоит. Это ж из Москвы, топливных королей люди. С ними цеховым ссориться нельзя. Харьковские оружие под себя взяли, а московские — топливо. То и другое — власть над Пустошью. Ни без топлива, ни без оружия ничего не добьёшься, так двум властям сговориться потребно. Пойми, топливо — тоже оружие, и тоже власть имеет.
Штепин сендер покатил задним ходом, потом развернулся. Самоха выбрался из люка в задней части гусеничной платформы, над которой высилась башня.
— Ну, чего они? — спросил управленец, когда Штепа лихо затормозил рядом, обдав начальство густым облаком пыли.
— Едва портки не намочили, как мы показались! — каратель оскалил жёлтые прокуренные зубы в ухмылке. — Ничо, дадут заправиться, токо сказали, пусть по одному чтоб наши въезжали, а башню вовсе не допустят внутря. Да она и в ворота не пролезет, поди!
— А ты насчёт цены сказал?
— А чо насчёт цены?
