Слезы лились у него по щекам, и он ничего не мог с этим поделать. Полез за платком, но сам жест вытирания слез был ему противен. Нервы подводят или еще что-то, старался оправдать он себя. Сидел без движения, удивленный тем, что с ним происходит. Зарыдать по пьянке — это другое дело, но вот так сидеть, ничего не соображая и проливать слезы, просто спешно. А больше всего он боялся показаться смешным.
Вспомнил, как когда-то один из так называемых приятелей спросил его, что это с ним творится, в самую десятку последнее время попадает. Он сначала не понял, о чем идет речь.
— Ну, как это, — удивился услужливый дружок, — жена твоя уже третий раз аборт делает, ты что, не знаешь об этом? Моя кого-то ей там находит.
Как гром среди ясного неба. Уже год они не спят вместе. Марта объясняла, что ей секс противен, с гормонами что-то не в порядке. Необходимо переждать.
Даже не пыталась оправдаться.
— А ты-то что мог мне предложить? — с иронией воскликнула она. — Кто ты вообще такой? Да над тобой за спиной насмехаются.
Он ударил ее по лицу. Первый раз в жизни поднял на женщину руку, и для него это было совсем не просто.
— Дамский боксер, — сказала она с таким презрением, что он согнулся, как от удара.
„— Второй раз могут уже не предложить, — говорит сын и смотрит мне в глаза. — Это большой шанс.
— Здесь у тебя постоянное место, а там неизвестно, — возражаю я.
— Но тут провинция, а там большой город.
— Нехорошо, когда родители за детьми идут. Я тут останусь, а вы езжайте. Это ведь самолетом два часа дороги.
— Я уже вижу, как мама в этот самолет садится, — голосом, полным печали, произносит сын. И подбирается к самому сердцу, но нет у меня других слов. Не знает он того, что я уже понимаю, — старые деревья пересаживать нельзя.
Пришла, разглядывает все вокруг. Я жду, что она первая начнет. Наконец, приглашаю садиться. А она мне на это, дескать, нельзя ли ей комнату моего сына посмотреть. Я ее наверх провожаю и дверь открываю.
— Письменный столик, как у подростка, — удивленно говорит она, — А ведь он большой человек, ваш сын. Последнее время о его книжке много говорят и пишут.
Спустились мы вниз. Я ее кофе угостила. Она сигареты достает. Я бы взяла одну, но Стефанек может прийти и застыдить меня при посторонней. Ни с кем не считается, когда речь о моем курении идет. Поэтому отказываюсь. Она пшик зажигалкой и уже затягивается. А мне завидно.
— Ну, как вам Америка? — спрашивает и уже клавишу нажимает.
— Нравится, — отвечаю, а голос у меня какой-то чужой.
Первое интервью в моей жизни.
Ну и вопрос за вопросом. Вроде бы знаю, что отвечать, но слов не хватает. Сначала польские лезут, как всегда. Она только щелкает клавишей, ленту то пускает, то останавливает. Улыбается, наверное, думает, что у Стефанка мамаша безграмотная. Только бы он не пришел, молюсь в душе. Сразу был бы недоволен, что я нервничаю. Он думает, это из-за посторонних происходит, считает, достаточно и того, что во мне самой есть.
Ну и, конечно, пришел. Она тут же вскакивает. Поправляет волосы. И объясняет, что интервью с мамой для женского журнала. Что всех очень интересует, как великие люди живут. И чьи они дети. Может, он что-нибудь от себя бы добавил? И рукой к своим волосам. А они такие красивые, пушистые. И вообще она женщина интересная. Даже меня задело, что ее бюст на три наших Янки бы хватило. Еще сын на нее засмотрится. Но где там. Тут же окна открыл и говорит: у нас не курят. К счастью, не добавил, что это обо мне речь идет. Тогда бы она подумала, что я из жизни как бы выброшена. Она сигарету погасила. И щелк клавишей. А Стефанек ей: чтобы сейчас же выключила. Американские женщины и без него обойдутся. Она на это:
— Профессор, вы недооцениваете популярности. Она многие двери открывает.
Стефанек только плечами пожал и пошел наверх. Мне неприятно, не знаю, куда глаза девать.
А журналистка ко мне наклонилась и говорит:
— Я уже привыкла: меня за дверь, а я в окно влезаю.
Потом за ужином выговариваю сыну, что плохо он к людям расположен.
— К каким людям? — спрашивает и смеется. — Надеюсь, ты не имеешь в виду эту идиотку?
Вот такой с ним разговор.
Оба ко мне как-то приходят, а Стефанек издалека начинает. Америка — это такая прекрасная страна, а ты, мама, хочешь остаток жизни на лавке перед домом просидеть, как на деревенской усадьбе ксендза.
В усадьбе ксендза или тут, какая разница, думаю. Того, что Стефан со мной не видит, на самом деле не существует для меня. Но уперлись.
Едем. Хотела сесть рядом со Стефанком, а он говорит: ты, мамочка, сзади, переднее место смертельное. У меня мурашки по спине побежали. Хорошо, что Янки при этом не было. Ее решил спереди усадить. Сама не знаю, как он свою жизнь с ней представляет, ведь не любит ее. А она за ним везде бы пошла. Только и слышно: Стефанек, Стефанек. Гнадецкая порода — холодное сердце, пусть бы и для меня таким было. Я привыкшая.
Намучилась я в машине, жара. Но им ничего не говорю, они уж и так не знают, как сделать, чтобы мне в этой дороге удобно было. А мне бы только до кровати. Но сижу с ними, терплю, даже вина выпила. Пусть уж будет праздник так праздник. Стефанек веселый такой, одет по-спортивному. Волосы со лба откидывает. Ну просто как Стефан со мной сидит. Просто волшебство какое-то — его рука, его лоб, волосы.
— Как-то поехали мы с отцом форель ловить, — говорю. — Множество ее в ручье. Смотрим, вода чистая, дно видно и камни, а рыбы никакой. Я вошла по колено, а форель мне по ногам. Хочу схватить руками, а они плеск-плеск. Смеху было. Отец тоже штанины подвернул и давай эту рыбу гнать. Брызги летят. Боже праведный, как мы выглядели…
Смотрю на Янку. Смеется вместе со мной. А сын лишь холодно поглядывает. Все настроение у меня исчезло.
— Мама, тебе Бостон понравился? Не так далеко, а ты никогда в нем не была.
— Понравился, — отвечаю. — Но если по правде, то не знаю. Город как город.
— Приятно тебе путешествие?
— Конечно, все какая-то перемена.
Наконец-то добралась до подушки. Но не долго радовалась. Стены в мотеле тонкие, все через них слышно. А молодые в комнате рядом.
Она ему говорит что-то. Слезы в голосе. Ушла бы я отсюда, чтобы им не мешать, но сил нет ноги с кровати сдвинуть. Подложила подушку, сон поджидаю. А он не идет, когда нужен.
И Стефанек ей говорит, что в мирских потемках только ее хочет искать. Мои дети любят друг друга, а я стыжусь своего присутствия. Ведь все так хорошо между ними. Может, это путешествие специально для того, чтобы мое сердце успокоить. Я должна знать. Стефан, например, мне в любви признавался только в постели. Сын его, видно, по-другому тоже не умеет. Заснули мои дети, и я собираюсь. Тихо, целый этаж пустой, только мы одни. И неожиданно меня как ударило: храп! Сколько раз Стефанек из своей комнаты приходил, чтобы я на бок перевернулась. А тут сразу будут знать, что я их слышала. Сижу на краю кровати, клюю, как при молитве. И так до рассвета. Уже слышу шум внизу, ну вот и кончились муки, в машине смогу головой опереться и глаза прикрыть. Подремлю“.
