— Еламан убил Тентек-Шодыра.
— Что-о? Кто убил?
— Тентек-Шодыра…
— Да не кого! Кто убил, повтори!
— Еламан…
— А? А! Ха-ха… Еламан, а? Отлично!
Кудайменде развеселился, повеселел и Абейсын, поняв, что новость каким-то образом оказалась хорошей.
— Как же… этот Еламан, а?
— Русские привязали его к саням, на промысел привезли. С ним еще Рай. Да, кстати, там, на промысле еще одна история…
— Ну?
— Поймите, в доме Шодыра жила беленькая такая молодая бабенка…
— Знаю. Ну и что?
— Эта самая шлюха оказалась женой Ивана Курносого. Законная его баба. Иван Курносый как только приехал на промысел, хозяина больше нет, вот он и давай эту бабу…
— Ладно с бабой! Расскажи про Еламана.
— Я слыхал, русские хотят его сначала к вам привезти. Составят тут всякие акты-макты, а потом — туда!
— Куда?
— Туда! Ну… ну, в уезд, что ли…
— Так, так… — Кудайменде задумался. — Вот что, Абейсын, найди-ка ты писаря. Он тут где-то, ночевал в одной из юрт.
— А! Я его видал, он как раз из дома Алдеке выходил…
«Ах, стервец! — подумал Кудайменде про писаря. — Уж не снюхался ли он с младшей женой софы? — Помолчав, он улыбнулся и сказал:
— Ладно, неважно, откуда выходил, ты его пришли сюда. Кудайменде послушал, пока Абейсын уйдет, потом повалился на подушки и засмеялся.
— А я-то все думаю, как мне до него добраться, а? Ну теперь все! На ловца и зверь бежит. Сам попался в капкан…
— Аже, к нам гости!..
— Черт их принес! Скажи — не пущу!
— Аже, дорогая! Неудобно, один из них ученый, брат Кудайменде…
— Кого, кого-о?
— Волостного Кудайменде.
— Ну и наградили имечком, черта! — пробурчала старуха, но немного подобрела. Все-таки, выходит, гости, а не какие-нибудь подводчики, которые возят в город, в лавку богатого татарина мороженую рыбу. И не верховые бродяги, отправившиеся в город за ситцем, за чаем-сахаром. Что ни говори — младший брат волостного, нельзя его гнать в такой мороз.
Но старухе и неловко стало — сперва не пускала, теперь вроде бы испугалась. Старуха была неприступная, властная и не любила менять своих решений.
Будто верблюд, усевшийся на мягкую золу, укрытая до пояса одеялами, она копной сидела на деревянной кровати. «Куда ни шло, — думала она, — если б они переночевали только. А то ведь им мяса, а коню сена давай… Да еще гляди за ними в оба — кобели! — так и норовят наблудить, так и зыркают глазищами, нет ли в доме дочки или молоденькой снохи».
На ходу отряхивая снег, шурша мерзлой одеждой, вошли двое. Один был плотен и приземист, другой — бледный, худощавый. Брови и ресницы их заиндевели. Бледный юноша был в черном драповом пальто, городского покроя, в накинутой поверх пальто волчьей шубе. Войдя в дом, он первым делом стеснительно скинул шубу у порога.
А плотный, низенький вошел и, не снимая верхней одежды, пошел к дальнему углу и сел на одеяло. Потом сбросил тяжелый черный тумак, покряхтывая, принялся стаскивать плосконосые сапоги с налипшим к подошвам снегом. На черной кошме осталась снежные следы.
— Жасанжан, дружок, проходи сюда, — отпыхиваясь, позвал он спутника.
Юноша снял возле двери пальто и скромно сел рядом с товарищем.
Дом был нетоплен. В окно и в дверь дул ветер. Юноша тер руки, никак не мог отогреться. Товарищ насмешливо покосился на него. «А верно, — подумал он, — что тихий и не мерзнет, а дрожит. Будто стриженую козу пустили на мороз!»
— Ну как, дружок, продрог? — спросил он как бы участливо.
Сегодня они выехали из Челкара еще до восхода солнца. Под ними были самые выносливые кони, и они надеялись к темноте доехать до дому. Они перевалили Ханские склоны, доехали только до мечети, но темнота застигла их, они замерзли и решили ночевать.
Долгая верховая езда особенно тяжело досталась юноше. Седло стерло ему ляжки, спина ныла, кости ломило. У него было такое ощущение, будто накануне его сильно избили. Вытягивая и растирая замерзшие, онемевшие ноги, Жасанжан незаметно разглядывал комнату. Если не считать чулана, где всю зиму держали теленка, дом был однокомнатный, бедный. В глубине комнаты, у стены, стояли две кровати. Они были одинаковые, с одинаковыми подушками, одеялами и ковриками, и Жасанжан понял, что у хозяина дома, должно быть, две жены.
Вислощекая, громадная старуха так и не шевельнулась, продолжая копной сидеть на широкой деревянной кровати возле печки, она только изредка посматривала презрительно сверху на гостей.
Спутником Жасанжана был Абейсын, верный джигит и посыльный волостного. Усевшись поудобней, оглядев комнату, он заговорил со старухой. Старуха хмуро приставила к уху ладонь, подалась немного к гостям, буркнула:
— Что? Говори громче!
Абейсын поверил, что она не слышит, придвинулся к ней и заорал:
— Из какого рода будете, аже?
«Подлизывается, сукин сын… пройдоха, видать!»— подумала старуха.
— Лежи смирно! — прикрикнула она и шлепнула что-то пошевелившееся под одеялом у ее ног. Шевелился там ребенок, и он тут же заревел во всю мочь.
— Вот зараза! — сказал Абейсын, окончательно поверив, что старуха глухая. — Ну и повезло же нам с ночлегом, сынок! Эта старая карга и воды не поднесет, вот увидишь!
Старуха незаметно усмехнулась. В дом вошли две женщины. Обе были молодые, одна — светлая и высокая, другая — круглолицая, черненькая и толстенькая. Обе несли в подолах кизяк. Весь день чистили они скотный двор, меняли подстилку, и сейчас от них уютно, домашне пахло прелым навозом и овечьей кошарой. Они смущенно пошевелили губами в сторону гостей, прошептав приветствие, и отвернулись. Больше они не осмеливались смотреть на гостей.
В доме Жасанжана еще больше зазнобило. Но когда женщины затопили печку и спустили в котел мясо, он повеселел. Только сквозняк бил ему в затылок от окна, затянутого овечьей брюшиной. Особенно неприятно было, когда открывали и закрывали дверь. Когда дверь открывали, брюшина со звуком «уф-ф» пузырем втягивалась в комнату. Когда же дверь закрывали, брюшина с поспешным выдохом «фу-у!» выпячивалась наружу, будто надувала щеки. Наконец, когда особенно сильно хлопнули дверью, брюшина сказала: «Цок!»— и сухо лопнула. Холодный ветер сразу ударил Жасанжану в спину.
— Заткни это проклятое окно! — сварливо закричала старуха. — Вишь, как подуло! Не можете дверь потише прикрывать! А где это Айганша?
— Ушла в соседний аул.
— Чего она там не видала?
— Посиделки там будут, что ли…
— А вот погоди, девка! — грозно сказала старуха и, взяв с золы кувшин, вышла во двор.
— Ну, друг, держись! — зашептал Абейсын, толкая в бок Жасанжана. — Тут, оказывается, девчонка
