комната, уйти было некуда, и она только отвернулась к стенке. Абейсын глядел на нее маслянистыми глазками и щипал Жасанжана за ноги. Жасанжан подбирал ноги, но одернуть Абейсына стеснялся!
Как раз в эту минуту в дом ввалились еще двое.
— Ассаламалейкум! — одновременно сказали они, щурясь на свет.
На усах и бородах их блестел лед, брови и ресницы заиндевели. Прямо в одежде они неуклюже сели на постель и тут только разглядели и узнали возвращающегося домой младшего брата волостного Кудайменде.
Не сняв поясов, они сразу сунулись к нему.
— Ой, дорогой, какой ты бледный!
— Апыр-ай, верно говорят: ученье съедает человека.
— Как здоровье, дорогой, соскучился по аулу?
Абейсыну они не понравились, он перебил их:
— С вами ведь еще двое были?
— Ой, мать их… два рыбака с нами, в Челкар везем.
— Куда же вы их дели?
— В верблюжий сарай загнали.
— А чего ж без охраны?
Черный бородач рассмеялся:
— Пес их съест! Далеко не уйдут по морозу в кандалах…
Айганша до сих пор сидела молча, грустно обняв колени. Но, услышав о кандалах, она подняла голову и с тревогой посмотрела на бородача. Жасанжан перехватил ее взгляд, и что-то в нем встрепенулось.
— А почему бы… — неуверенно начал он. — Они, наверно, замерзли совсем, почему бы не пригласить их в дом? — уже потверже сказал он.
Абейсын хмыкнул, отвернулся, подминая под себя подушку, и завалился на бок. Бородач сделал вид, что ничего не слыхал. Зато девушка мгновенно взглянула на Жасанжана умоляющими глазами, благодарно покраснела и отвернулась.
Жасанжан был очень молод, не все слова его принимали всерьез, да и необидчив он был, но после того, как взглянула на него девушка, он нахмурился.
— Я говорю серьезно! — уже погромче сказал он. — Где ваша совесть? Пригласите их!
Все молчали, и никто не смотрел на него. Жасанжан покраснел до слез— так стыдно ему стало, что его не слушаются. Он вдруг стал как ребенок, даже голос его сорвался на последнем слове.
Наконец Абейсын пошевелился.
— Жасанжан-ау, о чем ты просишь? Они же преступники.
— Все равно они люди! — еще тоньше крикнул Жасанжан.
— Ну вот, ей-богу… Как можно жалеть бандитов?
Но тут на кровати заворочалась старуха, злобно оглядывая каждого по очереди.
— Ах ты злодей! — закричала вдруг она. — От просьбы мальчика камень бы растопился! А тебе хоть бы что?
— Ладно, — поморщился Абейсын. — Не суйся. Не твоего ума дело!
— Что-о? Что ты сказал? Что этот злодей тут говорит? А?
Старуха, наклонившись с кровати, яростно посмотрела на бородача конвойного.
— Веди сейчас же! Если не приведешь, всех из дома выгоню!
— Кария-ау, они же убийцы… — начал оправдываться бородатый.
— Заткнись! Небось не грешнее тебя!
Абейсын беспокойно заерзал. Ткнув локтем бородатого в бок, он шепнул:
— Ну ее к черту! Веди их сюда, а то в самом деле выгонит. — И, вскочив, потянул того за собой на улицу.
Айганша даже засмеялась от гордости за мать. Она и на молодого гостя смотрела с признательностью. С первого взгляда она поняла, что он непохож на уральских джигитов, которые в гостях норовят лечь поближе к девушке. Он совсем не смотрел на нее, а если невзначай встречался взглядом, тотчас краснел и опускал глаза.
На улице заскрипел снег, послышались голоса, потом Абейсын и бородач вошли в дом, ведя арестованных. Оба сильно замерзли, особенно младший, и на обоих были кандалы. Заиндевевшие с мороза кандалы тонко, сухо позванивали. Айганша, вскочив, постелила постель возле печки.
— Идите к огню. Грейтесь, — ласково сказала старуха.
У младшего зуб на зуб не попадал. Он послушно сел к огню и выставил грудь. Старший — крупный мужчина — тоже замерз, лицо его одеревенело. Он сразу узнал младшего брата волостного и сдержался. Поздоровавшись, он сел поодаль и стиснул зубы, чтобы не стучали.
Старуха с удовольствием отметила про себя его выдержку.
— У нас говорят, — начала она, — лучше знать одного по имени, чем сто в лицо… Как звать тебя, дорогой?
— Ел… ламан, — с усилием ответил тот.
— А мальчика?
— Мой братишка, Рай.
— Из какого же вы рода?
— Из рода Жакаим.
— А, дети большого рода, оказывается…
— Нет, почтенная мать, мы из рыбачьего поселка.
— А! — Старуха помолчала. — Голова человека — аллаху мяч. Кто знает, что с нами со всеми будет завтра? — Она вздохнула и снова помолчала, пристально разглядывая Еламана и Рая. — Эти вот говорят, что вы человека убили, а?
Обмороженное лицо Еламана: опять закаменело.
— Я рыбак, — неохотно сказал он. — Рыбой жил, рыбой кормился. А нас на смерть гнали. Так чем по пять раз на дню умирать, лучше одного пса убить, а-там… если и расплатиться, так один раз! Такое вот дело, почтенная мать.
— Эй, Тулеу, — старуха повернула властное лицо к старшему сыну, — встань, зарежь барана в честь молодых джигитов. Они должны хорошо поесть на дорогу.
— Ой, мать, да у нас в доме есть мясо.
— Молчи! Что-то бережливый больно стал. Весь скот разбазарил, а теперь смотри-ка, какой хозяин стал. Иди заколи валуха. Оставшимся мясом потом дети полакомятся.
Тулеу с двумя женами пошел резать барана. Айганша даже рот приоткрыла от радости и благодарности и снизу посмотрела на грузную фигуру черной старухи, возвышающуюся на кровати. Старуха обычно была жадной, властной, грубой — командовала всеми своими сыновьями и невестками. Но сегодня что-то нашло на нее, и она щедра и ласкова.
Абейсын давно дремал. Но, услыхав, что будут резать барана, он проснулся и повеселел. Старуха краем глаза заметила его радость, но тут же забыла о нем — она говорила с Еламаном.
— Что бы там ни было, а дело сделано. Откуда мне знать, где правда, где ложь. Но только ты верно сказал — лучше один раз умереть, чем умирать каждый день.
В теплой комнате Рая разморило. Не дождавшись еды, он положил голову на колени брата и уснул. Сон одолевал и Еламана, но он держался. Он понимал, что-теперь много лет, а может быть, и во всю жизнь не увидит казахского дома, не услышит родной речи, и он все говорил и говорил со старухой, и она его все больше любила.
После ночного ужина Айганша и старшая сноха стали стелить постель гостям. Подушек не хватало, и старшая, сноха не знала, что делать. Тогда Айганша, принесла свою подушку.
— Еркем-ау, а ты как? — удивилась сноха.
— Ничего, — нахмурясь, прошептала Айганша. — Постели еще одно одеяло, пусть будет мягче.
Лампу не погасили, лишь поубавили фитиль, и до утра она еле мерцала. Поздно улегшиеся гости и хозяева скоро захрапели на разные голоса. А Еламан спал и не спал. Он вспоминал, как пришли с ним прощаться Мунке, Кален, Дос… Акбала где-то лежала в землянке. Он ее не видал еще после родов, но
