наручем. Удар поверг его на землю, оружие выпало. Бритоголовый стремился добить его, но Мечеслав увертывался, принимал удары на щит; он чувствовал – еще немного, и враг одолеет. Тогда в последней надежде рванулся в сторону, откинул щит, выхватил неповрежденной рукой нож, не единожды спасавший ему жизнь. Дубина араба со страшной силой опустилась на то место, где мгновение назад находился Мечеслав. Бритоголовый озадаченно глянул по сторонам. Увидев свою жертву среди толпы сражающихся воинов, он вновь ринулся на него. Без щита и меча Мечеслав довольно легко увернулся от очередного удара, сделал выпад и всадил лезвие ножа по самую рукоятку в незащищенный живот врага. Великан выронил оружие, повалился на Мечеслава, увлекая его за собой. Откинув тяжелое тело, Мечеслав встал, поднял свой оказавшийся неподалеку меч, снова ринулся в бой.
– Аль-мухадтары! – раздались впереди крики. Мечеслав увидел, как справа в строй варангов вклиниваются тяжеловооруженные всадники врага, чьи кони тоже были закованы в доспехи. Но варанги держались, они знали, как справляться с неповоротливыми конниками, попавшими в тесную толпу пеших воинов. Битва становилась все яростней и кровопролитней, воины калечили, ранили, убивали, спасая свою жизнь и отнимая чужую. В жестокой схватке сходились пеший с конным, всадник с всадником, пехотинец с пехотинцем, и лилась кровь, и летала над полем смерть, собирая обильный урожай, посеянный богами войны. Мечеслав, заметив бившихся с конными арабами Орма и Злата, поспешил к ним, но конный арабский воин в низко сидящем на голове шлеме с бармицей, закрывающей лицо, неожиданно налетел на него. Из проделанных в кольчужной сетке смотровых щелей на Мечеслава глянули черные как ночь глаза, будто сама смерть посмотрела ему в очи. Он успел отбить удар меча аль-мухадтара, и тут же был сбит его конем. Падая, он почувствовал удар в голову, в глазах потемнело, шум сражения стал казаться ему каким-то далеким, кто-то наступал на него, падал, но он уже ничего не ощущал, проваливаясь все глубже и глубже в бездну.
На короткое время сознание вернулось к Мечеславу, а с ним пришли невыносимая боль, слабость и внутренний огонь, охвативший все его тело. Мысли разбегались, не давая сосредоточиться на чем-то одном. Мечеслав попытался открыть отяжелевшие веки, но не смог, сил не хватило даже на это.
– Надобно похоронить его, – будто издалека долетели до него слова Злата.
– Нет! Он жив! Я не позволю ему умереть! – Это был голос Орма.
Мечеслав попытался сказать соратникам, чтобы они оставили его спокойно умирать, но сухой, онемевший язык не подчинился ему. Из груди воина вырвался слабый стон, темнота вновь окутала его.
Глава третья
Словно солнце, горит, не сгорая, любовь.
Словно птица небесного рая – любовь.
Но еще не любовь – соловьиные стоны.
Не стонать, от любви умирая, – любовь!»
Сознание постепенно возвращалось к Мечеславу, он чувствовал чье-то дыхание, прикосновение влажной тряпицы к лицу, кто-то осторожными движениями вытирал пот с его чела, подносил чашу к губам.
– Ну, пей же! Пей! – повторял знакомый голос. Мечеслав открыл глаза и увидел склоненное над ним лицо девушки, которую он однажды вырвал из похотливых рук ромейских воинов.
– Ты?! – с усилием прошептал он.
– Я, – ответила девушка. – Пейте, вам надо пить, – сказала она, поднося чашу к его губам. Мечеслав отпил снадобье. Теплая живительная влага согрела, принесла облегчение и покой. Образ девушки стал неясным, туманным, смежив веки, Мечеслав погрузился в забытье.
Ему показалось, что он задремал только на миг, но когда Мечеслав вновь открыл глаза, над ним уже склонялась мать девушки. При тусклом свете лампадки она, что-то нашептывая, втирала в его обнаженное тело пахучую мазь. Когда врачевание было окончено, к женщине подошла дочь с полотенцем и кувшином с водой. Мечеслав смотрел на нее, и радостная мысль, что это не сон, что он снова в этом дому и сможет видеть эту девушку каждый день, отодвинула на какое-то время боль, заставила учащенно биться сердце.
Женщина вымыла руки, подошла к Мечеславу, прошептала что-то, приложила к его лбу небольшой медный крестик, затем, поднеся распятие к губам раненого воина, сказала:
– Целуй крест святой, и Бог ниспошлет тебе исцеление, а я помолюсь за тебя!
Мечеслав почувствовал губами прохладу металла, которая, как ему показалось, уменьшила его страдания.
Светлый лучик солнца, проникнув в оконце, упал на лицо. Мечеслав открыл глаза, стал неторопливо осматриваться. Это была та самая комната, в которой он однажды уже побывал. Все тот же закопченный потолок, поддерживаемый деревянными балками, все те же стены с висящими на них связками сухих фруктов, кореньев и трав, от которых исходил пряный аромат, все тот же стол, за которым они с Ормом трапезничали. Все было тем же, вот только он уже не тот полный сил воин, а больной и израненный постоялец, неизвестно как попавший сюда. Мечеслав посмотрел на приоткрытый занавес, отделявший его ложе от остальной комнаты, на стену, по которой сновали солнечные блики, перевел взгляд на окошко, за которым молодое деревце помахивало ему зелеными ветками, словно приветствуя его возвращение к жизни. Он попытался встать, но ослабшее тело не подчинилось ему, закружилась голова… Открылась наружная дверь. Солнечный свет ворвался в помещение, и вместе с ним вошла девушка, которую он так часто вспоминал. Мечеславу казалось, что это она принесла свет в комнату, что это она озарила все вокруг своим появлением, что она и есть солнечный луч, осветивший его темную, полную несчастий и потерь жизнь.
Она подошла, укрыла его покрывалом, села на небольшую скамью перед ним. Он молча смотрел в ее темно-карие глаза, и те же чувства переполняли его, как это было когда-то давно в Киеве, когда он смотрел на Раду.
– Вам уже лучше? – спросила девушка.
– Да, – ответил Мечеслав.
– Это хорошо.
– Как я здесь оказался? – спросил он.
– Ваши друзья привезли вас к нам. Тот, красноволосый, и еще один, большой. Они сказали, что если повезут вас дальше, то вы умрете, поэтому они надеются только на нас. Моя мать, помня, что? вы сделали для нас, взялась за ваше лечение, она обладает даром исцелять людей. Все селяне ходят к ней, и даже люди из других мест обращаются к ней за помощью. Этот дар передался ей от предков, – девушка улыбнулась. – Вот так вы оказались у нас. Воины, доставившие вас сюда, сказали, что когда они будут возвращаться, то заедут за вами. Они оставили все, что принадлежит вам, – оружие, одежду, доспехи, кошель с монетами.
– Я не знаю, как отблагодарить вас и вашу матушку, я даже не знаю ваших имен, – сказал Мечеслав.
– Вы уже отблагодарили нас, когда выгнали из нашего дома насильников, – сказала она, смущенно опустив глаза. – Матушку мою зовут Минодора, она гречанка с острова Крит, а меня при крещении назвали Фессалоникией, но вы можете называть меня просто Мануш, так зовет меня моя матушка, так называли меня отец и брат.
– А где они сейчас?
– Мой отец происходил из знатного армянского рода. Мой дед прогнал из дома моего отца, когда узнал, что он женился на моей матери, бедной гречанке. Хотя случалось, что даже базилевсы брали в жены женщин незнатного происхождения. Например, Анастасия, дочь харчевника, принявшая имя Феофано, стала женой императора Романа, а затем Никифора Фоки. Деда это не убедило. Он нашел отцу богатую невесту из влиятельного рода, но отец пошел наперекор ему и лишился дома, поддержки семьи и наследства. Тогда он поселился вместе с матерью неподалеку от города Клиат, на озере Ван, построил дом, поступил на службу в войско базилевса и многого добился. Он был большим другом Варды Склира, который высоко ценил его как воина и советника и даже называл его вторым Птолемеем. Но Варда Склир поднял мятеж против Василия и Константина, и наша семья была вынуждена искать спасения в этом селении. Отец погиб в битве где-то под Лампаском, сражаясь на стороне мятежников, а брат был убит на границе в стычке с арабскими всадниками. Их клисура попала в засаду недалеко отсюда, там, за горами, но теперь, когда агарян прогнали еще дальше,
