корзину, Мечеслав понес ее к ослику.
– Мечеслав! – окликнул его тихий голос Мануш. Поставил корзину на землю, неторопливо обернулся. Девушка подошла к нему. Глянув в ее глаза, он понял все, в них было столько любви и нежности, что не надо было слов и объяснений. Обняв Мануш, Мечеслав почувствовал биение ее сердца, напоминающее трепыхание маленькой беспомощной птахи. Девушка, подняв лицо, посмотрела на него снизу вверх. Мечеслав покрыл поцелуями ее лицо, ему казалось, что он задохнется от счастья.
«Люб я ей! Люб!» – непрестанно стучала в его голове одна и та же мысль.
– Ма-а-ну-уш! – раздался неподалеку голос Минодоры. Мануш отпрянула от Мечеслава.
– Сегодня вечером на скале у реки! – тихо сказала она и побежала на зов Минодоры.
К вечеру первый урожай винограда был собран. Жители селения выставили на улицу столы, уставленные вином, закусками и фруктами. Праздник сбора урожая справляли с песнями, музыкой, танцами. Люди, уставшие от войны, разорения, неурожаев и голода, радовались жизни. Утомившаяся за день Минодора, немного посидев со всеми, рано пошла спать, Мечеслав и Мануш остались на празднике. Мечеслав, сидевший за столом подле Георгия, заметил, как Мануш покинула веселящуюся толпу сельчан, попрощался со стариком и оставил застолье.
Красное светило медленно уходило на покой, прячась за горы, которые на его фоне виделись черными. Такой же черной казалась и нависшая над бурлящей горной речкой скала, на вершине которой стояла Мануш. Мечеслав подошел к ней и, убрав прядь волос с ее лба, посмотрел в глаза, а она приложила его ладонь к своей щеке.
– Мануш, любая моя! – прошептал Мечеслав и, склонившись, рывком поднял ее на руки. – Милая моя, солнышко мое ясное, – сказал он на русском, прижимая ее к груди. Девушка не знала слов, но понимала, о чем они, ведь когда говорят о любви, это понятно всем, на каком бы языке слова ни произносились. Мануш смотрела ему в глаза нежным взором, смеясь и плача, слезинки, стекая по ее щекам, падали ему на грудь. Любовь к Мануш, переполнявшая Мечеслава, вырвалась наружу:
– Ману-у-уш, любая моя! – закричал он, заглушая звуки бурлящего внизу потока реки.
Шло время. Любовь Мечеслава и Мануш становилась все крепче, уже и Минодора стала замечать их отношение друг к другу. Наступили холода, Мечеслав окреп, но оттягивал время отъезда. Он знал, что каждая минута, прожитая без любимой, будет для него мучением. Однажды к ним в дом приехал мужчина из соседнего селения, находившегося высоко в горах, сказал, что его жена очень плоха, и просил Минодору исцелить больную, как исцелила она многих своих односельчан. На другой день Минодора уехала, оставив дом на Мечеслава и Мануш.
Мечеслав проснулся. Мануш спала, положив руку ему на грудь, ее черные как смоль волосы разметались по постели. На лице застыла счастливая улыбка, обнаженные груди были наполовину скрыты покрывалом. Мечеслав, приподнявшись на локте, наклонился, нежно поцеловал ее в теплую щеку. Он ласково глядел на нее, вспоминая волшебные часы прошедшей ночи, ее поцелуи, ее гладкую кожу, ее глаза, ее трепетное дыхание, стон, прикушенные губы, ее нежные, ласкающие душу и сердце слова. Это было таинство, таинство, посланное им свыше, не похожее на то, что было у него раньше, крылось в этом что-то светлое, теплое, чистое, соединившее их навеки. И не было ни ее, ни его, а были они, ставшие чем-то единым целым. Он знал, что не забудет этого никогда и будет помнить каждый миг этой ночи. Он знал, что будет любить только ее, подарившую ему это чувство первой взаимной любви. Он вспоминал ее слова, вспоминал, как по ее щекам текли слезинки, как она смотрела на него и говорила:
– Мечеслав, Мечеслав, не простит мне бог греха, не простит, что, не венчавшись, легла я на брачное ложе.
– Ну что ты, что ты, голубка моя, все у нас будет по-доброму. Вот приедет твоя матушка, и я попрошу ее отдать тебя мне в жены, – успокаивал он ее, прижимая к себе и гладя волосы.
– Это правда? – спрашивала она, утирая слезы.
– Правда! Правда, любая моя! – воскликнул он, обнимая и целуя ее. – Да разве же не правда, голубка моя, для меня никого нет милее тебя в целом свете!
Мануш с нежностью посмотрела на него, улыбнулась и, обняв за шею, прошептала:
– Любимый!
Через два дня вернулась Минодора. Выбрав время, Мечеслав взял за руку Мануш и подошел к ней.
– Вы для меня как родная матушка, вы вновь подарили мне жизнь, вылечили меня, исцелили мои раны. У меня на свете, кроме вас и моих боевых друзей, никого, наверное, не осталось. Моя сестра попала в рабство, долгие годы я искал ее, но не нашел, мою матушку убили, отец неведомо где, ушел на битву, но так и не вернулся, селение мое сожжено. На Руси меня никто не ждет, хоть и тоскует моя душа по родной стороне. Прошу вас, отдайте за меня вашу дочь! Ввек вас не забуду! Нет мне жизни без нее! – горячо произнес Мечеслав, от волнения переходя порой с ромейской речи на русскую. Мануш и Мечеслав опустились перед Минодорой на колени. Минодора, задумчиво посмотрев на них, сказала:
– Отец Мануш обещал своему другу выдать нашу дочь за его сына, я не могу нарушить обещание, данное моим мужем. Для того чтобы все было пристойно, нужно время и согласие друга моего мужа и его сына. Ты, Мечеслав, человек добрый, но жизнь научила меня быть осторожной. Я не знаю, серьезны ли твои намерения. Мануш мое единственное дитя, и я волнуюсь за нее. Ты же ведь наемник, вольная птица, сегодня здесь, а завтра исчезнешь и ласточку мою с собой уведешь, как же я останусь одна? – Сделав паузу, опережая пытающегося возразить Мечеслава, она продолжила:
– Твой удел война, а на войне убивают, как убили моего мужа, и я не хочу такой доли для своей дочери, хотя на все Божья воля. Да и веры ты другой, языческой, – с горечью в голосе сказала Минодора.
– Это вера моих предков, и я не могу так быстро отказаться от нее, хотя и склоняюсь к вере христианской и все меньше верю богам своим. Дайте мне время, я должен подумать! – промолвил Мечеслав, вставая с колен.
– Ну что же, немного повременим, я обговорю все с нашими родственниками, а там и решим, что делать, – произнесла Минодора.
– Да будет так! Я готов ждать годы, но от Мануш не отступлюсь никогда! – с волнением в голосе сказал Мечеслав и вышел из дома. На дворе шел дождь, крупные капли падали на землю, разбиваясь на множество мелких, которые, в свою очередь, соединялись вновь, образуя ручейки и лужи. Волосы и одежда Мечеслава промокли, вода струйками стекала по его лицу, холодными ручейками-змейками ползла по спине, но он не замечал этого, стоял, думал: «Ну почему? Почему, когда счастье так близко, что-то мешает этому? Да и будет ли оно в моей жизни?»
Проходили дни, вот уже и весна, сменив зиму, вступила в свои права, окрасив долину и склоны гор в светло-зеленые тона, а Мечеслав все продолжал оставаться в доме Минодоры, ожидая ее решения и помогая женщинам по хозяйству. В один из дней, когда он находился во дворе, к воротам подъехали конные ромейские воины. Мечеслав, завидев всадников, вышел им навстречу.
– Кто ты такой? – спросил русса возглавляющий их ромей, облаченный в богатые одежды и доспехи. На его голове красовался шлем с навершием, из которого торчали пышные перья, колыхавшиеся при каждом движении головы. Он важно восседал на гнедом жеребце, с высокомерием и подозрительностью поглядывал на Мечеслава сверху вниз, пытаясь показать всем своим видом значимость своего положения.
– Я Мечеслав, русский воин, состоящий в варангах на службе у базилевса. О том имею грамоту, да и жители селения подтвердят мои слова. В бою с агарянами я был тяжело ранен. В этом доме меня приютили и вылечили.
– Я катепан Евстафий, посланник стратига и наместник правителя фемы, – сказал сидящий на коне владелиц шлема с перьями, явно поубавив спеси. – Что ж, хвала хозяевам этого дома за то, что вернули они базилевсу здорового и боеспособного воина. Ты же должен по выздоровлении вернуться в войско или, став полноправным гражданином и подданным базилевса, согласно закону о фемах, перейти в стратиоты и явиться с оружием к месту сбора, – промолвил он.
– Я многие годы воевал за базилевса, а теперь я свободный человек, – ответил Мечеслав.
– В таком случае ты должен покинуть наше государство! У тебя на раздумье десять дней! – сказал неприязненно посланец стратига и ускакал вместе со своими воинами.
Мечеслав смотрел им вслед и думал: «Нет, все же свободнее жить простому люду у нас на Руси. Видать, не будет мне покоя – даже здесь, в этом благодатном краю, достала меня война».
