изобилует подобными неожиданностями.
На следующий день путь стал труднее. То и дело попадались ухабы, рытвины. Мучила жажда, и люди украдкой от начальства нет-нет, да и глотали снег.
Бершу заметил это и впервые за всю экспедицию пригрозил принять «строгие меры». Но какими мерами можно было запугать смельчаков! Исполненные чувства долга, готовые на любую жертву, они были наивны, как дети. Не кричать на них следовало, а объяснить, как опасно глотать снег.
В тот же вечер у матросов началось воспаление горла, десен и всей полости рта.
— Черт побери! — вскричал бретонец. — Я словно толченого стекла наелся!
— А я — горячих углей, — отозвался один из басков.
— А у меня будто кожу во рту содрали, — жалобно стонал Гиньяр.
— И поделом тебе, болван этакий! — в сердцах произнес боцман. — Вот ослы! Собаки и то умнее!.. Хоть бы с них пример брали. Снег запрещено есть!
Доктор осмотрел больных, обругал «животными», припугнул скорбутом и назначил лечение.
Доктор увидел Дюма, шедшего с двумя ведрами, полными снега.
— Эй, приятель!
— Я здесь, господин дохтур, — ответил провансалец своим зычным голосом. Он был на удивление весел и бодр.
— Все в порядке?
— Великолепно, дохтур, да и вы неплохо выглядите.
— Однако видно, что ты устал.
— Работа есть работа, кто же ее вместо меня сделает.
То, что храбрый малый называл «работой», было поистине каторжным трудом.
Кок принялся колдовать возле печки, которой, как мы знаем, служила большая спиртовая лампа. Утром он встал на час раньше, чем остальные, а ляжет на час позже и будет без устали работать весь день. Увидев, что снег растаял и вода скоро закипит, он начал готовить обед. Часть воды пойдет на приготовление мясного концентрата с жиром, а из остального будет приготовлен чай.
Дюма все еще был в своей рабочей одежде, в то время как все его товарищи давно переоделись и доктор внимательно осмотрел их руки и ноги, освобожденные наконец от кучи шерсти и фетра, которые делали их похожими на ноги слона. То у одного, то у другого встречались довольно серьезные обморожения и ссадины. Доктор смазал раны глицерином, после чего матросы надели сухие носки и эскимосские сапоги.
Обычно старая одежда, за день буквально каменевшая, худо-бедно сушилась в палатке, спать же ложились в чулках.
Надо сказать, что вылезти из верхней одежды, сшитой из парусины и становившейся на морозе твердой, как дерево, было целым делом. Требовалось не меньше трех человек, чтобы после смехотворной пантомимы вытащить человека из этих ледяных доспехов. То и дело кто-нибудь из матросов, совершая эту нелегкую процедуру, недовольно бурчал:
— Клянусь печенкой, это будет потяжелее, чем сдирать шкуру с замороженного тюленя.
Тем временем повар продолжал свою бурную деятельность. Он внимательно следил за печью, разрубая в то же время топором мясо или отпиливая куски заледеневшего жира.
— Вода закипела? — спросил бретонец.
— Питье готово? — добавил нормандец.
Все взволнованно и влюбленно смотрели на котелок, который начал громко дребезжать, как бы сообщая, что варево вот-вот нужно будет снять.
— Эй, вы, — сердито закричал Дюма, — нечего пялиться на котелок, это мешает воде закипеть.
Моряки, ежась от холода, вновь возвратились в палатку, забрались в меховые мешки, с нетерпением ожидая обеда. В воздухе причудливо смешались запахи готовящейся пищи, испарения человеческих тел и аромат от раскуренных трубок.
Наконец мясо сварилось. Дымящееся блюдо настолько быстро остывало на сильном морозе, что для того, чтобы оно через несколько минут не превратилось в кусок льда, матросам приходилось поливать чаем кусочки жира и мяса. Можете представить себе запах и вкус этой варварской смеси. Люди, покинув теплые «кровати», сели на корточки и, достав из сумок роговые ложки, начали зачерпывать содержимое своих тарелок и отправлять в рот, кривясь и гримасничая, так как у многих было воспалено горло и глотание вызывало нестерпимую боль. После обеда все получили порцию водки, которую пили маленькими глотками, неторопливо покуривая трубки.
Эта странная стряпня была чрезвычайно полезна для здоровья, так как подкрепляла силы и возвращала бодрость. Наконец неутомимый Абель, убрав посуду и всякий кухонный хлам, позвал одного из товарищей, чтобы тот помог ему освободиться от рабочей одежды. Плюмован вылез из уютного гнездышка, где устроился возле Гиньяра; и тщетно старался освободить кока от его балахона, который примерз к шее бедняги как колодка.
— Эй, Гриньяр, высунь наружу остаток своего носа и помоги мне!
Нормандец принялся помогать обеими руками и после титанических усилий не перестававший смеяться повар был наконец освобожден и улегся рядом с друзьями.
Опять зажгли трубки и стали тихо переговариваться, переваривая пищу, сдобренную порцией водки. Это были, пожалуй, самые веселые минуты за весь день. Несмотря на усталость, боль в ногах и в горле, путешественники еще находили силы шутить. Из-за дыма ничего не было видно, и собеседники узнавали друг друга по голосам. Говорили обо всем понемногу: об экспедиции, о Севере, о старушке Франции, где совсем скоро зацветут вишни, о теплом апрельском солнце. Плюмован сказал, что в Париже уже появились первые овощи, а Дюма напомнил, что все это выращивается в их краю — прекрасном и теплом Провансе. Потом, по ассоциации и, вероятно, из-за контраста, стали вспоминать тропики. Эти несчастные замерзшие матросы, страдающие от болезней и обморожения, зарывшись в меховые мешки, грезили о радужных цветах, зелени, жарком солнце, освещающем пальмы и манговые деревья. Воображение рисовало прекрасную картину: в знойном воздухе жужжат насекомые; птицы, перепархивая с ветки на ветку, весело передразнивают друг друга; сквозь густую листву вечнозеленых деревьев пробиваются солнечные лучи; полураздетые люди, небрежно развалившись в тени, едят апельсины, чистят бананы или грызут манго; легкий бриз приносит свежесть, и короли этого цветущего Эдема засыпают, опьянев от сильных дурманящих ароматов.
Завораживающая, но, увы, такая эфемерная мечта! Послышались тяжелые шаги. Под сапогами часовых захрустел снег. Феерические видения вечной весны исчезли, уступив место суровой реальности. Моряки вновь оказались среди ледяного ада. В палатке водяной пар, застывая мелкой снежной пудрой покрыл лица засыпающих людей. Наконец, сон сомкнул уставшие воспаленные веки, люди постепенно успокоились и затихли. Маленький отряд уснул. В ночи выли волки, снег валил не переставая, ветер свирепо рвал полы палатки. Обычно, если не случалось ничего непредвиденного, сон длился семь часов.
Рано утром вставали часовые, стараясь не шуметь и не будить спящих. Те, чье пребывание на посту заканчивалось в шесть часов, расталкивали несчастного повара. В этот час всегда было страшно холодно. Человек долга, Тартарен, ворча и ругаясь, вылезал из мехового мешка, в котором он еще недавно так сладко спал. Требовалась больше чем самоотверженность, чтобы оставаться совершенно спокойным в подобных обстоятельствах.
Повар зажег свою неизменную печку, тепло проникло в палатку, у входа в которую был сделан вал из снега, предназначенный для сохранения благословенного тепла. Спящие, ежась и вздрагивая, прижались поближе друг к другу, чтобы продлить последние минуты сладостного сна. Ожидая, пока растает снег, Дюма деревянной лопатой сбивал с палатки лед, образовавшийся за ночь.
Капитан, вставший еще на заре, возвращался, проверив показания термометра и барометра. Он застал кока, который семенил между лежащими на полу матросами. Один за другим моряки проснулись.
— Вода закипела?
— Питье готово?
