Двадцать четвертое апреля. Погода ненастная, пасмурная. Правда, мороз несколько ослаб. Температура не ниже тридцати градусов. Зато снег валит не переставая.
Дорога становится все труднее. Шлюпку протащить невозможно. Сани с вельботами застряли.
Капитан с двумя матросами и Ужиуком ушли на разведку. Они взяли с собой длинные железные крюки для измерения глубины снега.
Прошли с милю и убедились, что саням нигде не пройти. Придется добираться пешком, и то с величайшим риском.
Один из матросов едва не угодил в трещину, наполненную водой и прикрытую толстым слоем снега.
Это была «тюленья нора». Из таких трещин время от времени появлялись тюлени, чтобы подышать свежим воздухом.
— Это очень хорошо, — сказал Ужиук на ломаном французском. — Ужиук будет здесь и убьет тюленя.
Эскимос сел возле трещины, а вымокший до нитки матрос помчался в лагерь.
Капитан со вторым матросом остались помогать туземцу, но через полчаса буквально окоченели.
Гренландец же чувствовал себя превосходно, казалось, вообще не замечая этого дьявольского холода. Он пристально следил за прорубью, в его маленьких, косых глазках светилось вожделение. Настоящий взгляд охотника и гурмана. Тюлень все не показывался. Тогда Ужиук принялся медленно и протяжно напевать какую-то жалобу со странными словами, как будто надеялся очаровать тюленя и выманить его, опьяневшего от звуков этой «чудесной мелодии».
Как утверждали некоторые полярные путешественники, например, такие, как лейтенант Тизон с «Поляриса», тюлени действительно способны чувствовать музыку. Вот что писал этот исследователь в своих воспоминаниях: «Я утверждаю, что тюлени любят музыку и могут довольно долго оставаться неподвижными, слушая голос или звук, которые им понравились».
Не прошло и пяти минут, как чуткое ухо эскимоса уловило еле слышный всплеск. Резким жестом он сделал капитану знак оставаться на месте. Туземец держал крюк наготове в правой руке, застыв в позе гладиатора, готовящегося к атаке, в то же время продолжая петь, все убыстряя темп. Внезапно певец замолчал, как раз в ту минуту, когда вместо плеска раздалось громкое сопение. Резко выбросив вперед руку, Ужиук на три четверти погрузил крюк в прорубь.
— Ко мне!.. На подмогу!.. — крикнул он в следующее мгновенье.
Капитан и матрос схватились за крюк, на котором бился тюлень, тщетно стараясь освободиться.
С четверть часа продолжалась борьба, после чего огромный щетинистый тюлень был вытащен из норы.
Жалобно мыча, он еще сопротивлялся, но слабо — крюк глубоко засел в его горле.
Зверя на веревке потащили к палатке.
Больше всех радовались доктор и Ужиук. Один врач, другой дикарь — оба знали, что поимка тюленя очень важна для больных скорбутом.
У эскимоса был здоровый желудок и доброе сердце. Обычно он сразу принимался сосать теплую кровь подранков, но на сей раз великодушно отказался от такого удовольствия и как мог, частично словами, частично знаками, объяснил Фрицу и Нику, что им надо напиться животворящей крови.
На том же настаивал и доктор.
Фриц попробовал и жалобно простонал:
— Не могу пить кровь. Не могу!..
— Пей!
— Не могу!.. Лучше смерть!.. Попробуй, Ник, ты…
У фламандца не было предрассудков.
— Мне все равно, — сказал он, — выпью, пожалуй. Только бы выздороветь!
И он принялся пить живительную горячую влагу.
— Дорого бы я дал, чтобы последовать его примеру! — простонал Фриц и потерял сознание.
Слабость и отчаяние всегда крепкого, бодрого эльзасца вызвали у всех недобрые предчувствия.
Трудно поверить, но к вечеру Нику стало легче, чего нельзя было сказать о Фрице.
Заболели скорбутом еще двое: Констан Гиньяр и лейтенант Вассер. Оба долго не поддавались болезни, но в результате неимоверного напряжения сил в последние дни в конце концов свалились.
Теперь в экспедиции было трое больных и один умирающий. Все понимали, что Фриц обречен…
Сделали продолжительную остановку, чтобы дать людям отдохнуть. Положение становилось критическим.
Никто точно не знал, освобождается ли когда-нибудь полярное море ото льда, хотя были основания думать, что это случается и даже зимой.
Скорее всего возле полюса лед не везде сплошной.
Но в настоящий момент впереди не было видно никакого водного пространства. Так что приходилось идти на риск: исследовать, сколько льда, а сколько свободного пространства на оставшихся до полюса пятидесяти милях. В среднем это не больше десяти дней пути, туда и обратно.
Но идти придется по сплошному нагромождению льдин. Не безумие ли это?
Некогда капитан Маркхам при таких же обстоятельствах потратил целый месяц на путь в семьдесят миль а когда вернулся, все члены экипажа умирали от истощения и скорбута. Даже самые крепкие.
А ведь у него были на «Алерте» и съестные припасы, и медикаменты, в общем, полный комфорт. Де Амбрие же вообще не имел пристанища. Провизии оставалось на шесть недель. Брезент для палаток и несколько лодок — вот все, чем он располагал. Матросы были в полном изнеможении, а некоторые — тяжело больны.
Что оставалось делать?
Ждать? Надеяться на оттепель?
Но громады льда здесь не те, что подтаивают от лучей северного светила.
Стало быть, ждать нечего.
Не лучше ли взять с собой самых сильных матросов, немного провианта и попытаться преодолеть это препятствие?
Но льдина перемещается, хоть и медленно. Что будет, если по возвращении они не найдут своих?
Де Амбрие не знал, что предпринять, и решил подождать еще сутки.
Близилась катастрофа, и это приводило в отчаяние матросов, прежде не думавших о смерти.
ГЛАВА 9
Несчастный Фриц умирал. Красные пятна на коже расплылись и приобрели фиолетовый оттенок. Спина вся пошла твердыми, как камень, буграми. Многие части тела словно закоченели и потеряли чувствительность. Измученный нестерпимыми болями, эльзасец громко стонал.
Он потерял все зубы, изо рта текла слюна. Не помогли ни опыт, ни самоотверженность доктора Желена.
Умирал машинист в полном сознании, только не мог говорить — распухший язык не повиновался.
