Сорви-голова увернулся от них и опрометью побежал в сторону Он приближался к кузнице. Кузнец прервал свою работу, уронил болванку раскаленного железа и, загородив Жану дорогу, замахнулся на него молотом.
Но Сорви-голова, отскочив в сторону, счастливо избежал удара, который непременно размозжил бы ему череп, и ловко дал кузнецу подножку.
Кузнец растянулся ничком, неистово бранясь.
Суматоха все росла:
— Тревога!.. Тревога!.. К оружию!.. Солдаты, будто рои встревоженных пчел, выбегали из палаток.
Одни спрашивали, другие отвечали, и никто ничего не понимал.
И вдруг кто-то, то ли не очнувшись как следует от сонного кошмара, то ли под влиянием паров виски, заорал:
— Буры!
— Буры!.. Буры!.. — подхватил Сорви-голова, как вор, который громче своих преследователей кричит: «Держи вора!»
На какое-то время эта уловка помогла ему, и главным образом потому, что охваченные паникой солдаты, не распознав своих при неверном свете костров, принялись палить друг в друга.
Сумятица становилась невообразимой. Визг, крики, беготня, выстрелы, стоны… Никто никого не слушал, никто ничего не понимал, но все стреляли и убивали друг друга Враг, однако, не появлялся, и заблуждение не могло продолжаться бесконечно.
Вскоре остался только один беглец, которого со всех сторон преследовало множество солдат.
Началась драматическая, напряженная игра в прятки среди палаток, мимо которых задыхавшийся Сорви-голова молниеносно проскальзывал с ловкостью акробата.
Внезапно перед ним выросла, преградив все пути, большая конусообразная палатка. Сорви-голова обежал вокруг нее, нашел вход и, положившись на свою счастливую звезду, юркнул туда.
В палатке на маленьком складном столике мерцал ночник, освещавший внутренность помещения. На том же столике, возле ночника, стояли пустые бутылки из-под шампанского и ароматных ликеров. Рядом, на бамбуковой мачте, поддерживавшей полотняный верх палатки, висело оружие — армейский револьвер и офицерская шашка. На низенькой походной койке, раскинутой у столика, спал какой-то джентльмен, укрытый одеялом цвета хаки, Судя по его неподвижности и раскатистому храпу, можно было догадаться, что он без стеснения прикладывался к бутылкам, содержимое которых, очевидно, немало способствовало его сну, близкому к каталепсии.
На фоне полотняной стены отчетливо вырисовывалось лицо спящего, и Сорви-голова тотчас же узнал это строптивое лицо с его крючковатым носом, широким подбородком и плотно сжатыми губами.
— Майор Колвилл! — невольно вырвалось у него. Майор, сон которого не был потревожен царившим в лагере шумом, проснулся, едва услышав свое имя, произнесенное вполголоса.
Он зевнул, потянулся и пробормотал, как человек, все еще пребывающий во власти сна:
— Сорви-голова? Брейк-нек?.. Вот сейчас я прикончу тебя, негодяй!
Он потянулся к револьверу, чтобы всадить пулю в лоб незваному гостю.
Но Сорви-голова с молниеносной быстротой успел перехватить правой рукой дуло смертоносного оружия, а левой туго скрутил ворот рубахи на шее майора. Полотно затрещало, майор задыхался, старался вырваться, позвать на помощь, но вместо крика издавал лишь глухой хрип.
— Молчать! — прошептал Сорви-голова. — Молчать! Или я всажу вам пулю в лоб!
Однако англичанин, вскормленный ростбифами, вспоенный виски, а главное, натренированный во всех видах спорта, был настоящим атлетом.
Он энергично отбивался; еще мгновение — и он вырвется из рук юноши, завопит, поднимет тревогу.
Жану, разумеется, ничего не стоило всадить в него пулю, но на выстрел сбежались бы солдаты. Решив усмирить майора без лишнего шума, Сорви-голова нанес упрямцу сильный удар по голове рукояткой револьвера.
Послышался треск черепной коробки, Колвилл тяжко охнул и, перестав отбиваться, затих.
Не теряя ни секунды, Жан всунул майору в рот кляп из салфетки и затянул ее крепким узлом на затылке. Затем носовым платком скрутил ему руки за спиной, а ремнем уздечки связал ноги.
— Самое трудное сделано, — прошептал Жан.
Как раз в эту минуту кто-то подошел к палатке. Послышались тяжелые шаги и бряцанье шпор.
Сорви-голова погасил ночник, стащил связанного джентльмена на пол, затолкал его под кровать, улегся на его место и, натянув одеяло до самых глаз, принялся храпеть.
Кто-то осторожно вошел.
— Это я, ваша милость, ваш верный слуга Билли.
— Hell damn you![111]-сиплым голосом пьянчуги прорычал из-под одеяла Сорви-голова.
— В лагере тревога, ваша милость…
Сорви-голова, пошарив вокруг, нащупал сапог и со всего размаха запустил им в верного Билли.
Отношение английских офицеров к своим денщикам отнюдь не всегда проникнуто благодушием. Эти изысканные джентльмены любят давать волю рукам, а подчас и ногам.
Сапог угодил Билли прямо по лицу; он застонал и ушел, прижимая ладонь к щеке, раскроенной острием шпоры.
До слуха Жана донеслись тихие причитания несчастного, которого приучили покорно переносить побои:
— О господи боже! Кровь! Его милость, видно, выпили сегодня слишком много французского коньяка и шампанского, вот рука-то у них и отяжелела. Лучше бы мне убраться отсюда…
«Да и мне тоже», — подумал капитан Сорви-голова, находивший, что его несносное положение слишком затянулось Пришлось, однако, вооружиться терпением, призвав на помощь всю свою выдержку.
Между тем шум в лагере, достигнув своего апогея, начал стихать.
Не найдя никаких разумных причин суматохи, люди приписали ее проделкам какого-нибудь пьянчуги, к счастью для себя оставшегося неузнанным.
Ночная жизнь в лагере вошла в свою обычную колею. Одной тревогой больше, только и всего.
Сорви-голова сгорал от нетерпения. Прошел уже добрый час с тех пор, как он занял место майора. Должно быть, теперь уже было два часа утра.
Надо немедленно уходить, если он вообще хочет выбраться из этого осиного гнезда.
«Уходить? Разумеется, надо! Но как? — размышлял Жан. — Верхом? Невозможно! Значит, пешком. Это сопряжено, конечно, с большой потерей времени, но такой способ дает хоть тень надежды на успех»..
Сорви-голова собирался уже покинуть палатку, когда до него донеслось чуть слышное дыхание майора. Жан послал по его адресу не очень-то милосердное пожелание:
— Хоть бы ты издох, скотина!
Поль Поттер на его месте, несомненно, перерезал бы горло этому заклятому врагу буров. Сорви- голова же удовлетворился тем, что оставил его если не в безнадежно опасном, то, во всяком случае, в смешном положении.
Жан тихонько приподнял одеяло, встал и, нащупывая вытянутыми вперед руками все замеченные раньше предметы, без особых приключений добрался до выхода и выскользнул из палатки.
Но не успел он сделать и двух шагов, как обо что-то споткнулся.
В то же мгновение лежавший перед палаткой человек вскочил и заорал:
— Караул! Вор! Он обокрал его милость!.. То был верный Билли, денщик майора, уснувший, как пес, у порога своего господина.
Черт возьми! Где только не гнездится верность! Билли старался схватить за шиворот бешено отбивавшегося Жана, не переставая в то же время орать во всю глотку: «Караул! Помогите!» Опять тревога! Бедный Сорви-голова!
