почтительно вышел к нему навстречу.
Сорви-голова, у которого уже созрел новый план действий, потребовал шесть бутылок виски самого лучшего качества.
Хозяин, галл по происхождению, изъяснялся на таком же фантастическом английском языке, как и Сорви-голова. Он даже не заметил, что его покупатель говорит на жаргоне, который, несомненно, вызвал бы подозрения у чистокровного англосакса.
Зато он тотчас же догадался содрать с Жана двойную цену, вероятно, по случаю ночного времени. Такова уж повадка всех содержателей ночных питейных заведений. Сорви-голова, притворившись слегка опьяневшим, расплатился не торгуясь, но потребовал, чтобы ему дали еще провиантскую сумку.
— Хочу отнести бутылки своим товарищам на посту, — пояснил он.
За сумку ценою в пять шиллингов кабатчик содрал с него целую гинею.
Из распивочной Сорви-голова вышел покачиваясь, со шляпой набекрень.
— Товарищи хотят пить, — во всеуслышание рассуждал он, — Канадцев всегда мучает жажда. Отнесу-ка я это виски землякам.
Его остановил патруль. Сорви-голова протянул капралу бутылку виски.
— Только не все, капрал, — приговаривал он, — товарищи на посту томятся жаждой… Канадцы всегда хотят пить.
Капрал улыбнулся, припал губами к бутылке и, одним могучим глотком опорожнив ее до половины, отдал остаток своим подчиненным.
У англичан неистощимый запас снисходительности к пьяным, поэтому он собирался уже отпустить подвыпившего волонтера, находя его объяснение весьма убедительным.
Но в благожелательности трезвого человека к пьяному всегда есть небольшая доля зависти. Солдаты патруля запротестовали — им было мало полбутылки. Они решительно требовали прибавки, и Жан, опасаясь осложнений, вынужден был отдать вторую бутылку. У него осталось всего четыре. При мысли, что ему придется, быть может, утолять жажду еще одного патруля, Жана бросило в дрожь.
Но нет, все шло отлично, если не считать того, что восток начинал алеть, предвещая рассвет.
«Ого-го-го! — подумал Сорви-голова. — Пора удирать».
Но не прошел он и полсотни шагов, как наткнулся на стрелковый окопчик. Забряцало оружие, грубый голос резко окликнул его:
— Who goes there?
— Виски! — вполголоса ответил Сорви-голова.
Для английского часового нет более красноречивого и убедительного ответа, особенно в четыре часа утра, после холодной ночи, проведенной в сыром окопе.
— Подойди ближе, — хрипло прорычал солдат с сильным ирландским акцентом.
Сорви-голова несказанно обрадовался.
Время шло, а более счастливого случая нельзя было и желать. Ведь ирландцы, эти самые храбрые солдаты Соединенного королевства, славятся в то же время как самые одержимые и закоренелые пьяницы.
Жан знал, что на английских постах всегда двое часовых. Но также хорошо знал он и то, что с помощью двух бутылок виски даже от двух Пэдди можно добиться решительно всего.
Шатающейся походкой пьяного Сорви-голова направился к стрелковому окопчику, держа в каждой руке по раскупоренной бутылке.
Потом, протянув часовым бутылки и отрыгнув пьяной икотой, он произнес:
— Вот и я!.. Говорю тебе; я и есть это самое виски.
— Арра!.. Арра!.. Бегора!.. — сказал один ирландец. — Ты говоришь ну прямо как по книге! Бьюсь об заклад, что ты лучший солдат армии ее величества…
— За твое здоровье, братишка! — произнес другой Пэдди.
Сорви-голова достал третью бутылку, чокнулся ею с ирландцами и заплетающимся языком, но стараясь придать голосу как можно больше любезности, ответил:
— За ваше, друзья!
Ирландцы, запрокинув головы, пили, не отрываясь от бутылок.
Одним-единственным глотком каждый пэдди опоражнивал сразу полбутылки. От таких глотков можно, казалось бы, лопнуть, не сходя с места.
А виски было настоящий огонь, что твой купорос. Щеки обоих пьянчуг так и запылали. Проглотив каждый по полбутылке, они прищелкнули языками то ли от удовольствия, то ли в знак не вполне удовлетворенного желания:
— А ну-ка, еще по глоточку! Вот так! Поехали… Готово. До дна!
Сорви-голова, притворяясь, что он мертвецки пьян, с каким-то урчаньем повалился на землю и захрапел. Ирландцы разразились смехом.
— Приятель-то, кажется, готов, — заметил один из них.
— А может быть, у него в бутылке осталась хоть капелька? — прибавил другой. — Пойти взглянуть, Солдат выполз из ямы и, нащупав в темноте капитана Сорви-голова, прижавшего к губам едва початую бутылку, осторожно отнял ее, вернулся в яму и одним глотком опустошил ее до половины.
— Добавочная порция, — сказал он, икая.
— И мне добавок, — потребовал второй и потянулся за бутылкой. Докончив ее, он произнес: — А знаешь, я бы тоже не прочь уснуть, как тот парень.
— Еще бы! Но ведь минут через десять придет смена, и тогда нас перестреляют, как зайцев.
«Через десять минут! — ужаснулся Сорви-голова, — Черт возьми, надо удирать!»
Он притворился, что просыпается, поднялся, качаясь из стороны в сторону, на ноги и принялся, бормоча и ругаясь, искать свою бутылку.
— Проклятье! Где же моя бутылочка? Убежала?.. Ах, каналья!.. Ведь я вижу, все вижу! Удрать хочешь?.. Нет, голубушка, не выйдет!.. Иди сюда, мошенница, а не то я сам тебя поймаю!.. Не хочешь?.. Ну погоди, сейчас я тебя догоню!.. Я человек, и тебе не уйти от меня, безногая…
Так, спотыкаясь на каждом шагу, падая, снова поднимаясь, охая, ахая и ругаясь, он прошел мимо хохотавших до слез стрелков.
Погоня за бутылкой казалась им самой уморительной и забавной штукой, какая только могла зародиться в насквозь пропитанном алкоголем мозгу.
Оба Пэдди даже и не заметили, что неизвестный, которому они были обязаны угощением, уходит в противоположную английскому лагерю сторону. Не заметили они и того, что он не спотыкался уже и не пошатывался, что, по мере того как он удалялся, походка его становилась все более уверенной и быстрой.
Горизонт между тем светлел, окружающие предметы вырисовывались все отчетливее.
Почувствовав себя вне опасности, Сорви-голова облегченно вздохнул и собрался было пуститься бегом, как вдруг за его спиной послышался топот скачущего галопом коня.
— Who goes there? — окликнул его резкий голос. Едва сдержав готовое сорваться с языка проклятие, Жан снова притворился пьяным и, пошатываясь из стороны в сторону, достал последнюю бутылку.
На полном скаку возле него остановился всадник. Конный патруль. Улан!
— Что ты тут делаешь, парень? — угрожающе спросил он.
— Выпиваю и гуляю… гуляю и выпиваю. Если и тебе охота выпить, дам… На вот, пей! Я не жадный.
Увидав невооруженного пьянчужку, улан улыбнулся, отставил пику, потянулся за бутылкой и припал к ней губами.
Пока он тянул виски, Сорви-голова ухватил левой рукой под уздцы его коня, а правой полез в карман своего доломана.
Улан — не то что ирландцы. Его ублаженный алкоголем желудок не знает чувства благодарности. Изрядно глотнув и не выпуская из рук бутылки, он продолжал допрос:
— Что-то слишком далеко от лагеря ты прогуливаешься.
— Как ты сказал, как? — притворяясь ошарашенным его словами, ответил Сорви-голова. — Он далеко, этот… как его… ах да, лагерь!.. Смешно, правда? Лагерь — и вдруг далеко… Да мне, в сущности, наплевать.
