— Вот еще! Оставьте эти мысли! К тому же у вас кое-что есть с собой.
— Жан-Мари, вам бы с Ивоном нужно вернуться на судно. Капитан ждет. Надо выгрузить ящики и доставить их сюда. Беник останется со мной.
— Есть, хозяин. Мы идем.
Ожидая возвращения друзей, бакалейщик принялся перелистывать справочник железных дорог, а боцман, наконец расслабившись, закурил любимую трубку. Ему очень нравилось в отеле.
«Депеша ушла в два часа… Жена должна была получить ее в четыре, самое позднее в пять. Значит, могла сесть на орлеанский поезд, который отходит в шесть часов и приходит в Париж в четверть десятого. Так… четверть десятого… Нормандская ветка… вот она… Поезд на Гавр отходит только в десять минут двенадцатого. На место прибывает в пять минут шестого утра. Брр! Ну и настроение у нее будет! Чего можно ожидать после ночи, проведенной в дороге?! Ладно! Как говорит капитан, мужайтесь!»
— Беник, надо бы поесть и выпить. А потом я посплю. Эй, дружище!
— К вашим услугам, месье.
— Закажи-ка торжественный ужин. Пусть накроют прямо здесь. А я пойду в свою комнату, чтобы прислуга меня не видела.
Боцман тут же нажал на кнопку электрического звонка, а Синий человек, удрученный своим положением, осторожно направился в соседнюю комнату.
Явился официант. Изучив меню, бретонец немного смутился. И половина названий блюд были ему незнакомы. Тогда находчивый моряк приказал принести все самые дорогие кушанья и самые старинные вина.
— Накройте на четверых. Весь провиант, напитки, посуду, словом, все, принесите сразу. После чего задрайте все люки, то есть закройте все двери и можете быть свободны. Прислуга нам не понадобится.
Вскоре в комнату принесли ящики с золотом, накрыли на стол, и четверо друзей в предвкушении удовольствия уселись ужинать. Чего-чего только здесь не было! Повар постарался на славу.
Пять часов утра. Беник и Жан-Мари, наевшись до отвала, заснули тут же, в комнате. Феликс съел немного и всю ночь не мог сомкнуть глаз. Его охватило беспокойство. Лежа в кресле-качалке, он тихо покачивался и беседовал с беспрерывно зевавшим Ивоном.
С улицы послышался грохот подъехавшего экипажа. Через несколько секунд в коридоре раздалось нервное торопливое постукивание каблучков. Бакалейщик сейчас же узнал этот звук.
В дверь постучали.
— Ивон, дитя мое, — произнес Обертен севшим от волнения голосом, — открой, а потом сразу иди спать. Черт побери! Никак не могу собраться.
В ту же минуту в дверях появилась юркая фигурка. Лицо женщины скрывала вуальnote 431. В руках она держала плед.
Войдя, она подняла вуаль, уронила плед, протянула вперед руки и закричала:
— Феликс! Мой бедный друг… Ах! Я уж и не надеялась увидеть тебя!
— Дитя мое… Дорогая моя, — бормотал больной, смущенный и почему-то позабывший тут же обо всех неприятностях, которые когда-либо причиняла ему эта женщина.
Он встал и тоже протянул к ней руки. Свет озарил его лицо! Женщина в ужасе отпрянула, потом, потрясенная, прислонилась к стене и прошептала:
— Боже правый!..
— Чудовище! Я похож на монстра, не так ли?
Мадам Обертен остолбенела, будто увидела голову Медузы Горгоныnote 432. Она не нашла, что ответить.
— Мне не нужно было возвращаться, — продолжал несчастный упавшим голосом. — Но разве я имел на это право? Дела есть дела… Честь семьи, честь фирмы. Марта, моя бедная девочка… Отец… мать…
— И я тоже, — сказала мадам Обертен кислым хорошо знакомым голосом. Потрясение, волнение ничуть не изменили его.
— Ну разве ты могла сомневаться, друг мой. — Голос Обертена прозвучал неубедительно. — Итак, мы разорены, не правда ли?
— Честь фирмы спасена, но мы в страшной нищете. У нас ничего не осталось.
— Ты в этом уверена?
— Увы! Если, конечно, ты не привез оттуда баснословного состояния. В чем я лично сильно сомневаюсь.
— Как знать!
— Что?
— Дорогая, сядь рядом со мной. Ты, наверное, устала и голодна?
— Об этом потом, Феликс, объясни, пожалуйста. Я как на иголках… Прошу тебя, оставь этот таинственный тон… Отвечай… Говори правду!
— Ну, хорошо! У тебя теперь нет мужа. Я понимаю, что смешно было бы рассчитывать на прежние отношения, я не питаю иллюзий. Однако взамен предлагаю тебе миллионера.
— Это правда? — Лицо маленькой женщины моментально оживилось.
— Ты ждешь доказательств?
— Почему бы и нет?
В ответ парижанин вынул из кармана связку ключей, отошел вглубь комнаты, где стояли четыре массивных ящика, обитые железом, открыл первый попавшийся, запустил руку, вытащил горсть гравия и сказал:
— Ты знаешь, что это такое?
— Но ведь это…
— Золото! Самородковое золото высшей пробы.
— И сколько его здесь?
— На миллион!
— В каждом ящике?
— В каждом ящике!
— И все это принадлежит тебе? Нам?
— Нам принадлежат три ящика, вернее, два с половиной.
— Три миллиона!.. Этой желтой земли…
— Ты говоришь как индеец…
— Три миллиона! — дрожащим голосом повторила мадам Обертен.
Она подошла к ящику и, даже не сняв перчатки, зачерпнула полную горсть желтого песка. Камешки сыпались сквозь пальцы, падали на пол. Но Аглая не замечала ничего, а лишь повторяла как зачарованная:
— Три миллиона! — И ни слова признательности, ни слова благодарности тому, кто доставил ей такое неслыханное богатство.
«Да, — подумал торговец колониальными товарами, глубоко опечаленный бесчувственностью своей жены, — госпожа Обертен, урожденная Аглая Ламберт, ничуть не изменилась. Кукла, алчная и равнодушная кукла».
Однако в эту минуту, словно услыхав мысли Феликса, мадам Обертен опомнилась и воскликнула:
— Друг мой!.. Мой милый Феликс! Ты лучший из мужей! Ах! Как я в тебе ошиблась!
«Дьявол! Вот тебе и раз», — подумал парижанин, смутившись.
— Дай расцелую тебя!
И, не выказывая ни малейшего отвращения, ни мгновения не колеблясь, она бросилась на шею мужу и дважды крепко поцеловала его синюю физиономию.
«Можно себе представить, как она отвернулась бы от меня, вернись я нищим! Вот уж истинно: все покупается!»
— Что же мы будем теперь делать? — спросила Аглая после запоздалого проявления чувств.
— Как можно скорее поедем в Париж вместе с моими друзьями.
— Твоими друзьями?
— Двое бравых моряков и мальчик. Они прошли со мной через все испытания. Этим благородным
