Перед отправлением маленькое общество собралось за столом в столовой фазенды, где Шарль и его спутники распрощались с двумя молодыми бразильцами. Рафаэло и Бенто набрали себе новый экипаж для паровой шлюпки и готовились пуститься в обратный путь в Манаос.
Шарль, как человек предусмотрительный, тщательно изучил во всех подробностях предстоящий ему путь, но счел за лучшее не посвящать любезного фазендейро в суть настоящей цели его поездки в горы и изучения Лунного Хребта.
Как читатель, вероятно, помнит, он намеревался вернуться на Марони сухим путем, через горы, исследовав по пути хинные леса, о которых ему говорил Хозе.
И хотя мулат превосходно помнил, каким путем он следовал в прошедшем году, Шарль, на всякий случай (вдруг какая-нибудь неожиданность помешает ему воспользоваться услугами Хозе), запасся всевозможными сведениями и указаниями, добытыми у местного фазендейро.
Крайняя точка Тумук-Хумак, из которого вытекает главный рукав Марони, Тапанохони, находится на расстоянии приблизительно пятиста двадцати пяти километров, по прямой линии от Боа-Виста и лежит немного выше второй северной параллели. Таким образом, приходилось почти все время следовать на восток, упорно возвращаясь к этому направлению после каждого вынужденного отклонения с этого пути.
Маленький караван тронулся в путь пешком, предполагая только в тех местах, где могут встретиться реки, бегущие в восточном направлении, пользоваться пирогами или плотами. Но, насколько известно, все реки, берущие свое начало в этих горах, текут в направлении юго-севера. Репунами, Куйюнини, Явр и Тчип-Уаа, соединяясь, образуют впоследствии Эссекибо, величайшую реку английской Гвианы.
Но в трехстах километрах от Боа-Виста, уклонившись слегка на юго-восток, мы находим Курукури-Уаа, верхний приток Рио-Тромбетта, текущего с запада на восток, немного выше первой северной параллели.
Возможно, что этим притоком придется воспользоваться на обратном пути.
На пятые сутки трое европейцев и мулат снова отправились в путь. Их сопровождали шестеро индейцев паоксиано, которые обязались идти с ними почти до самых Аторради.
Четыре лошади, предоставленные в их распоряжение фазендейро, были нагружены продуктами и всякой поклажей. От Кунт-Анау предполагалось подняться на пирогах, а двое слуг с фазенды, находившиеся при лошадях, должны были, перегрузив припасы и поклажу с вьючных лошадей на пироги, отвести лошадей обратно в фазенду.
Вот они и в открытом кампо. Шарль и Винкельман, уже вдоволь налюбовавшись тропической природой, имели вид привычных путешественников, которым все эти красоты успели уже несколько понадоесть. Однако Маркиз, этот типичный парижанин, страстно влюбленный в сельские красоты и видевший здесь только леса да непроходимые болота или тинистые отмели вдоль берегов, восторгался на каждом шагу, как школьник, выпущенный на загородную прогулку.
Встреча с индейцами, с настоящими краснокожими, подлинными дикарями, такими, какие они есть вдали от белых людей, приводит Маркиза в неописуемый восторг.
Теснота малоков (индейских хижин), под крышей которых скучены двадцать пять – тридцать гамаков, не представляет собою для него ничего отвратительного, хотя оттуда вырываются ароматы, очень мало напоминающие розу или какой-либо другой душистый цветок. Вид роса, то есть полей, засаженных маниоком, бананами, ананасами, папайями, сахарным тростником, игнамом, пататами, внушает ему неудержимое желание поселиться здесь и жить, как живут эти индейцы.
– Подождите немного, Маркиз, подождите! – говорит ему Шарль, улыбаясь при виде его энтузиазма. – Вы скоро пресытитесь этими прелестями, и ручаюсь, что все это перестанет нравиться вам даже раньше, чем вы думаете. Все эти прекрасные вещи, от которых у вас теперь слюнки текут, станут вам омерзительны, и вы станете вздыхать по кусочку самого обычного ростбифа или краюшке белого хлеба, как некогда плакали евреи о легендарных луковицах.
– Да нет же, мосье Шарль! Нет! Неужели вы не находите, как и я, что эти индейцы, действительно, великолепны?
– Да, но мало одеты!
– Б-а-а! В такую-то жару! Их костюм превосходно приспособлен к климату! Посмотрите, как эта корона из перьев к лицу им! Как красивы эти лица, точно высеченные из красного гранита! .. Как называется у них эта корона?
– Они называют свой головной убор акангатаре.
– Акангатаре! Как это красиво звучит… Это настоящая диадема!
– И вы называете это костюмом?
– Нет, но ведь у них есть еще этот фиговый листок из бумажной ткани, которым они обертывают себя по бедрам и, надо им отдать справедливость, делают это довольно красиво!
– Это называется калимбэ, или турури, как они их сами здесь называют. Но мне кажется, что точнее всего было бы сказать, что они прикрыты только своей стыдливостью и одеты солнечным лучом; преобладающий их костюм – это нагота. Но вы еще ничего не сказали об их женщинах. Неужели вы будете настолько галантны, что станете уверять, будто эти кумушки, так пестро увешанные целыми километрами бус, кажутся вам привлекательными и грациозными?
– И здесь, как и у нас, мода имеет свои, зачастую весьма странные требования! Странными, конечно, можно назвать эти фантазии, созданные страстью к наряду и украшениям у этих первобытных детей экваториальной прерии!
Между прочим, трудно составить себе представление, до какой степени доходит у этих женщин любовь к бусам.
Бусы – это, так сказать, их единственное украшение и даже единственное одеяние. Это главный предмет их вожделений, ради обладания которым они соглашаются на какую угодно работу, не боятся усталости и утомления, предпринимают дальние путешествия, даже не останавливаются перед убийством ради того, чтобы отнять бусы и завладеть ими.
Какое счастье, какая неописуемая радость для этих дикарок иметь возможность показаться унизанной бусами, с тангой, увешанной теми же бусами и столь малых размеров, что ее едва хватает на самое
