вид никогда не позволял им забывать о проигранной войне, своих сестрах, погибших от рук магов, и о собственных отчаянных усилиях пересечь море Шорохов, что, как считалось, было невозможным. Каждый раз, когда они бросали взгляды на морские просторы, в их душах вспыхивало яростное желание вернуться и вновь обрести утраченную власть.
«Уже скоро, — подумала Фейли. — Совсем скоро евтракийцы сполна заплатят за мерзкие деяния своих предков».
В Пазалоне сейчас был сезон Новой Жизни. Легкий бриз играл на листьях цветущих деревьев и кустарников, освещенных красным светом трех лун; несколько торопящихся в улей черно-желтых пчел, достигавших в этих краях размеров человеческой ладони, с жужжанием пронеслось мимо открытого окна.
И все же сердце Фейли рвалось в Евтракию.
Ее мысли вернулись к сказанному командующим. Разве может Клюге в полной мере осознать мотивы предстоящего похода? Губы волшебницы тронула легкая улыбка; на самом деле это не имело ровным счетом никакого значения. Госпожам Шабаша требовалось от этого человека одно — личная преданность и полная боевая готовность войск и флота, находящихся под его началом. А подоплека предстоящего сражения — это не для Клюге. Война — вот смысл его жизни. Именно такими и были задуманы созданные ее усилиями крылатые бестии.
Из глубин памяти начали всплывать давно прошедшие события. Мысли Фейли заскользили сквозь толщу трехсот с лишним лет, к временам войны в Евтракии, когда она впервые узнала, что такое Каприз.
Это произошло в городе Флориан-Глейд, захваченном Шабашем. К ней привели плененного связанного мага, и волшебница приказала усадить его в кресле на центральной городской площади, это была своего рода подготовительная обработка перед дознанием.
Но Фейли чувствовала, что этот человек обладает исключительной силой, и потому решила прибегнуть к иному способу убедить его выдать свои тайны. Дочь мага была в руках Шабаша, и волшебница предоставила пленнику шанс спасти свое дитя.
— Расскажи мне все, что тебе известно, — потребовала она, — или станешь свидетелем гибели единственной дочери.
Когда Вона подтащила к нему девочку, на глаза мага навернулись слезы, но, опустив голову, он не произнес ни слова. Потом лицо его окаменело; чего бы это ему ни стоило, он принял решение. Взглянув прямо в глаза той, что стала ныне первой госпожой Шабаша, он ответил:
— Нет.
И плюнул в лицо волшебнице, хотя сердце его разрывалось при мысли о том, что он обрек свою дочь на мучительную смерть.
Фейли коротко кивнула, и Вона схватила девчонку за волосы и потащила в ближайший дом. Жалобным крикам и мольбам, доносившимся оттуда, казалось, не будет конца. Маг, не имея сил противостоять объединенным усилиям волшебниц Шабаша, корчился в своем кресле, пытаясь вырваться до того, как произойдет неминуемое. А потом все смолкло, и на площадь, держа в одной руке окровавленный кинжал, а в другой — локон белокурых волос его дочери, вышла Вона.
Швырнув и то и другое в лицо магу, она злорадно расхохоталась.
И только после этого начались настоящие пытки. И знание о Законе и Капризе, вырванное ценой нечеловеческих м из сознания мага, стало существенной частью могущества Шабаша. Чем больше Фейли вытягивала из него, чем глубже становилось ее понимание магии, тем больше возрастала сила волшебниц. Она открыла основные догматы темной стороны этого искусства трем сестрам, самым близким своим сподвижницам, которые должны были помочь ей править Евтракией после того, как будет одержана победа над магами.
О, Фейли прекрасно помнила тот момент, когда преграды, воздвигнутые магом в своем сознании, рухнули под ее напором, освободив для нее поток вожделенных знаний.
«Я добилась этого! — ликовала волшебница. — Сломила самого могущественного из них!» Она улыбнулась измученному пытками магу и произнесла слова, которые должны были пронзить его сердце, словно кинжал.
— Теперь ты мой, мой целиком и полностью, — мягко, почти нежно произнесла она.
На протяжении долгих дней, последовавших за этим, Фейли свободно бродила по его сознанию, исследовала его силу и саму его душу, снова и снова совершая психическое насилие, копаясь в его подсознании и добираясь до того, что составляло саму суть дара этого человека.
Во время того, как она и ее сестры пытались одолеть очередной сокровенный пассаж системы Каприза, все они почувствовали неожиданный жар и томление внизу живота. Сильнейшее плотское желание требовало удовлетворения — без промедления и в любой форме, какая придет в голову.
Они окунулись в порок, и тогда Фейли с потрясающей ясностью открылось, что на самом деле этот блаженный экстаз только прибавляет им сил. Чем глубже они погружались в разврат в самых извращенных его формах, тем больше возрастали магические способности волшебниц. И чтобы полностью высвободить свой магический потенциал, они должны с радостью повиноваться темной стороне этого искусства и с готовностью следовать своим порочным наклонностям. Вот почему первая госпожа Шабаша всячески поощряла в сестрах безумие тела, следствием чего и явилось создание Конюшен, которое было не прихотью, а необходимостью.
Странно, но факт — возможно, из-за того, что Фейли была самой могущественной во всем Шабаше, по мере того как она овладевала искусством магии, ее потребности в удовлетворении плотской страсти стали идти на убыль, а потом и вовсе исчезли. Осталось одно-единственное, ничем не замутненное желание достичь совершенства в овладении магией. Сексуальный жар сменился спокойствием и ощущением внутренней гармонии, присущими, как она теперь понимала, исключительно адептам Каприза. Однако извращенные утехи остальных она по-прежнему всячески поощряла, надеясь, что когда-нибудь придет время, и сестры смогут подняться до ее уровня.
Но дальше все пошло совсем не так, как она ожидала. Волшебницы проиграли войну, в которой сражались так яростно. И все потому, что мерзавцы-маги первыми обнаружили Манускрипт и Камень.
Фейли неохотно отвернулась от окна и заскользила к своему трону. Никто из собравшихся не произнес ни слова и даже не шелохнулся. О внезапно охватывающей Фейли задумчивости ходили легенды, и никто из сестер не осмеливался прервать ее молчание. Клюге, как и остальные, терпеливо дожидался, пока госпожа Шабаша снова заговорит.
— Самое важное для нас, капитан, состояние боевых кораблей. Сообщи об этом поподробнее.
— Мы тщательно обследовали суда, госпожа, — заверил ее Клюге. — Их полностью оснастили, и я взял на себя смелость придать форштевню каждого из них форму черепа, считая это полезным для укрепления боевого духа моряков. Вода и провизия для похода ожидают на берегу и будут погружены на суда, как только мне станет известна дата выхода в море. В нашем распоряжении пять десятков боевых кораблей. Все экипажи прошли проверку морем. Их капитаны обладают знаниями и достаточным опытом, они истратили немало времени на изучение капризной розы ветров моря Шорохов. В соответствии с вашим распоряжением им предоставлено все лучшее — еда, вино и женщины для развлечений. Весь флот горит желанием поскорее принять участие в кампании.
— Как ты оцениваешь возможные потери? — спросила Фейли.
Она прекрасно отдавала себе отчет в том, что вопрос этот не имеет смысла, поскольку Клюге не был полностью ознакомлен с целью похода. Тем не менее госпоже Шабаша хотелось узнать, насколько оценка капитана совпадает с ее собственной.
— Я оцениваю их по крайней мере в две тысячи человек, учитывая, что нам до сих пор неизвестно, какого рода сопротивление мы можем встретить. Раненых, не подлежащих исцелению, придется умертвить, способных к воспроизводству доставим в Пазалон. Эта оценка сделана из расчета внезапности нашего нападения и того, что ты, госпожа, могла сообщить о подготовке гвардейцев Евтракии. — Клюге на мгновение умолк, как бы раздумывая, произносить ли следующую фразу, но в конце концов решился. — Могу я задать вопрос?
— Говори.
— Даже два вопроса, если мне будет позволено. Первый — каким образом вам, по прошествии столь долгого времени, так много известно о Евтракии? Может быть, этого королевства вообще больше не
