убийцы, державшую револьвер.
Итальянец чуть не закричал от боли.
– Дурак! Надо было стрелять в голову. Ты убил бедного Идрисса… Эта шутка могла бы дорого тебе обойтись, тем более, что преданные люди теперь редкость.
На выстрелы сбежались люди и столпились у дверей. В толпе выделялся громадным ростом американец-машинист.
– Джим! – позвал его метис, под которым бился Пизани, точно пойманный зверь.
– Я здесь, атаман! – ответил машинист с почтительностью, которая шла в разрез с его обычной бизоньей грубостью.
– Возьми этого джентльмена. Свяжи его поаккуратнее, чтоб не было больно. Так, хорошо. Теперь положи его на диван и ступай к машине.
– Слушаю, атаман.
– За сколько времени можно развести пары?
– Через четверть часа. Печи затоплены.
– Хватит ли дров, чтобы доехать до угольного склада на Баламбанганге?
– Обойдусь как-нибудь.
– Хорошо; когда будет готово, скажи мне.
– Слушаю, атаман.
Машинист повернулся, чтоб уйти. Атаман жестом остановил его и пригласил за собой в каюту покойного сэра Гарри, посередине которой стоял раскрытый сундук, наполненный золотыми монетами.
Джим остановился и впился глазами в это богатство. Он был ослеплен.
– На, возьми… сегодня день раздачи жалованья.
– Атаман!
– Да поскорее… Клади в шапку и уходи… И позови ко мне боцмана, пусть он велит отнести этот сундук на палубу и раздаст людям все, что в нем есть.
Приказание было исполнено очень быстро, и человек в зеленой чалме остался наедине с капитаном.
– Теперь, синьор Пизани, – сказал он, – поговорим по душам… Вы обязаны мне решительно всем, и вы этого не забыли. Вы – висельники; я избавил вас от петли, когда она уже была захлестнута на вашей шее. Далее, сделав вас поверенным своих планов, я осыпал вас благодеяниями и стал делиться всем, что имею. Благодаря мне, вы должны были скоро разбогатеть, как набоб, и сделаться могущественным, как султан. Что я взамен этого от вас требовал? Много ли? Я требовал от вас только слепого повиновения моим приказаниям, преданного служения общему делу, по окончании которого каждый из нас мог свободно выйти из ассоциации и наслаждаться всеми земными благами. Разве я не выполнял своих обязательств с величайшей точностью? Разве я не принимал на себя большую часть тяжести, когда на нас обрушивались беды? Разве я не уступал охотно, без счета, те богатства, которые доставались нам в дни удачи? Чем были вы без меня? Жалкими грабителями, которых приводил бы в трепет всякий таможенный пост, всякий отряд морской пехоты. Разве вы не богаты теперь? Разве в скором времени вы не будете могущественны? Не сумел ли я сохранить для вас – и какой ценой! – внешний вид порядочности, который позволит вам мирно жить в кругу того самого общества, из которого мы как вампиры, высасываем кровь? Наконец, не джентльмены ли вы с виду, – вы, кровопийцы, грабители малайского архипелага? .. Вам фактически повинуется слепо преданная и кровожадная толпа; по первому вашему сигналу целая армия демонов может поставить вверх дном этот остров, равный по величине первоклассной европейской державе; но не извольте забывать, что командую ими я один, что я один укротил этих диких зверей, что я атаман над ними, я, слышите ли, – я, царь ночи! .. Раджа Брук завоевал себе некогда княжество, объявив войну малайским пиратам. Когда он успокоил архипелаг, ему выкинули в награду кость – дали саравакский округ… ничтожный округ, когда ему ничего не стоило сделаться магараджей Борнео! .. На наше счастье, этот англичанин ошибся. В каждом малайце сидит разбойник. Вместо того, чтоб беспощадно преследовать, ему следовало их объединить, фанатизировать, воспользоваться ими. Человек, сумевший подчинить себе это дикое население, может сделаться могущественнее самого магараджи. И когда придет день и эти дикари обрушатся на цивилизацию, тогда человек этот явится спасителем, богом. Он успокоит разразившуюся бурю и со славою воцарится над пиратами Океании, как некогда первые латинские цари воцарились над бандитами древнего Рима. Этот день приближается, и скоро царь моря сделается повелителем Борнео. Я берусь выполнить то, о чем никто и мечтать не смел! .. Пизани, – буду называть тебя этим именем, под которым я тебя воскресил, – слушай, Пизани: я тебя, так и быть, прощаю. Но помни, как говорил Идрисс, что я везде, что я все вижу, что я слышу все. Вот приказ, который он принес тебе. Готовься к отплытию. А этот запечатанный пакет вскроешь, когда запасешься углем. Я тебе ничего не обещаю и ничем не грожу. Одно только скажу: повинуйся мне слепо.
Странный человек, с такой смелостью изложивший свой чудовищный проект, взял из коллекции блестящий кинжал и разрезал им веревку, которой был связан синьор Пизани, потом открыл дверь в спальню сэра Гарри и скрылся.
Не ожидавший такого великодушия, Пизани был поражен. Он с усилием встал на ноги, шатаясь, как пьяный.
Стук в дверь заставил его опомниться.
– Войдите, – сказал он глухим голосом.
Вошел машинист Джим Кеннеди и обомлел, увидав своего сообщника.
– Что тебе, Джим?
– Капитан… машина… готова…
– Ну что же? Если готова, то в путь.
Джим Кеннеди вышел, спрашивая себя, не сон ли это.
