— Кофе. Зерна из Аравии. Их используют для приготовления напитка, придающего мужчинам необыкновенную жизненную силу и энергию. — Не дождавшись моей реакции, он продолжил: — Белена — обычная трава. По слухам, способна останавливать старение, но это россказни старых бабок. Из нее получается вполне сносный чай. — Его палец скользнул к следующему слову. — Валериана, еще одна трава, славится своими свойствами мягкого успокоительного.
Согнувшись над своими каракулями, я определил, что последнее прочитанное слово перерисовал с бутыли, которую, как считал, старший повар брал, когда готовил дающий забвение соус.
— Мягкое успокоительное, и все?
Старик раздраженно поморщился.
— Ты не понял, что я сказал? — Одна его бровь поползла вверх. — Разумеется, если принять слишком много… — Он покачал головой.
— Что случится, если принять слишком много?
— Полагаю, может вогнать в сон. Откуда мне знать? Я переписчик, а не травник. Хочешь, чтобы я прочитал остальное? — Он согнулся над пергаментом, и его дрожащий палец указал на следующие два слова. — Хризантема и женьшень. Первое — выращиваемый в Китае цветок, его добавляют в чай. Женьшень тоже из Китая, но я не знаю его назначения. Вероятно, какая-то заправка для усиления вкуса. — Он задумался и пробормотал: — Или, может быть, это жасмин?
Над следующим словом старик думал так долго, что я начал опасаться, не заснул ли он. Или уж не умер ли. И поторопил:
— Продолжай.
Он покачал головой.
— Амарант или аманита. Непонятно написано, да и чернила расплылись.
— Что это такое?
— Не будь нетерпелив. — Он погладил свою редкую бородку. — Я встречал оба слова в греческих текстах. Думаю, в данном случае это амарант. Злак. В Древней Греции лист амаранта символизировал бессмертие, но я считаю, что это вышедшее из употребления слово. Никаких амарантов теперь нет… Ха! Как тебе это нравится? Символ бессмертия сам вымер!
— Забавно, — без улыбки заметил я.
— Но не исключено, что это слово — аманита, — продолжал еврей. — Ядовитый гриб. Хотя не могу утверждать. Почерк отвратительный.
Меня это неожиданно кольнуло.
— Я не спрашивал твоего мнения о почерке.
— Хорошо, хороню, — недовольно махнул он рукой. — Тогда последнее слово. Интересно, что если все остальные относились к кулинарии, то это — опиум.
Я слышал об опиуме — медицинском снадобье для облегчения боли. Опиум продавали в аптеках, и стоил он баснословно дорого.
— Ты уверен?
— Я же сказал.
Я решил, что опиум, вероятно, имеет какое-то кулинарное предназначение, о котором мне ничего не известно, и спросил:
— Как он действует?
— Как болеутоляющее. — Губы старика скривились в едва заметной улыбке. — Опиум пробуждает мечты, парень. Если его попробовать, возникают столь возвышенные мысли, что к нему тянет снова и снова, даже против воли. — Он махнул дрожащей рукой. — Ты и представить этого не можешь.
— А готовя с ним еду?
— Готовить с опиумом? Оригинальная идея, — улыбнулся он, продемонстрировав мелкие, истертые зубы цвета состарившегося сыра. — Ха! Почему бы и нет? Размешал немного опиума в супе, и трапеза вызовет приятные мечтания. Опиумный суп. Вот это новость! — Он взял золотой дукат. — Желаешь обратиться с чем-нибудь еще?
— К чему такая спешка? — Мне хотелось больше узнать об опиуме. — Что-то я не вижу, чтобы к тебе собралась очередь заказчиков.
— Дерзкий юнец! — Он опустил дукат в карман и швырнул мне пергамент. — Тебя обслужили. Теперь уходи.
Вот и все. В бутылях оказались редкие и дорогие растения, употребляемые для выпечки кондитерских изделий и приготовления чая. А опиум являлся болеутоляющим и еще вызывал приятные мечты. Его можно подмешать в суп, и… и… испытав возвышенные видения, человек захочет повторять все снова и снова.
Внезапно я понял, каким образом старший повар употреблял опиум. Все называли его суп из белой фасоли превосходным и, раз попробовав, хотели еще. Порошок опиума наверняка был тайным ингредиентом. Суп из белой фасоли значился в меню того дня, и я счел это знаком, что Бог на моей стороне.
Все логично складывалось: старший повар хранил в секрете невиданные составляющие своих рецептов, чтобы поддерживать репутацию. Он сам сказал: какая польза, если каждый сумеет готовить как он? Вооружившись новым знанием, я решил отпраздновать свой успех, бросив взгляд на Франческу, и повернул к продавцам оливок.
Как я и надеялся, она была там — стояла за спиной гороподобной матери-настоятельницы, которая спорила с торговцем сицилийскими оливками. Франческа воспользовалась моментом, чтобы, как выражалась настоятельница, «считать ворон». Ее щеки очаровательно порозовели, глаза без устали бегали по толпе покупателей. От волнения ее маленькие груди вздымались под темным одеянием, и от этой картины у меня участилось дыхание.
Франческа явно оказалась в монастыре только потому, что не было иного выхода. У девушек три пути в жизни: замужество, монастырь или панель. Если нет приданого, о замужестве можно забыть, и в этом случае, против собственной воли, приходится посвящать себя служению Богу или дьяволу. Я видел, с какой жадностью она рассматривает толпу, и недоумевал, как ей удается выносить безмолвное черно-белое существование за высокими каменными стенами монастыря? Мне не приходилось бывать в монастыре, но я представлял одинокие ночи в келье и скучные дни на коленях за молитвами или чтением из требника.
Чтением.
План попросить ее прочитать мой «список покупок» пришел мне в голову вполне оформленным. Труднее было набраться храбрости и подойти к Франческе. Но тут вернулось сознание обитателя улицы, учившее хватать репу и давать стрекача. Ноги понесли меня к ней без участия головы. К моему удивлению, Франческа улыбнулась и проговорила:
— Парень с дыней. Подошел похвалить мои ноздри?
Черт! Она помнила, что я тогда сказал.
— Я был в тот день не в себе.
Франческа изогнула бровь.
— Думаешь, мне в первый раз попадается косноязычный парень?
— М-м-м…
— Ничего. Это было очень мило.
— Знаешь… я работаю на кухне, мне дали список того, что надо купить, но у меня трудности с чтением. — Я протянул ей пергамент, но, кажется, ни о чем не попросил. Помню только свежесть ее дыхания, веющего ароматом зеленого яблока, и свое потрясение, когда встретился с ней взглядом, магнетическое притяжение, потянувшее меня к ней. Помню веер ее ресниц, когда она опустила глаза к пергаменту, прозрачность бледно-розовых, с чистыми белыми ободками ногтей, когда она водила пальцем по листу, и, конечно, ее манящий аромат. Я уловил запах мыла и выпеченного хлеба, а еще — цветочного мускуса, таинственный и возбуждающий. Ее аромат воплощал в себе все мои мечты.
Франческа читала не так хорошо, как переписчик. Долго тянула: «ка-ка-о» и «ко-фе», затем беззаботно повела плечом и улыбнулась:
— Извини, я не знаю, что это значит.
— Все нормально. — Я подошел немного ближе.
— Белена — это для чая, но, на мой вкус, горьковата. — Следующее слово Франческа прочитала
