дороге.
Его самопожертвование было столь внезапным, а поведение — таким почтительным и сдержанным, что это поразило Мими.
Она возвращалась в мыслях к молодому человеку, которому скромность не позволяла искать с ней повторной встречи.
Девушка говорила себе:
«Ах, как бы я его любила, если бы… Если бы жизнь моя не была столь печальна, а будущее — столь безнадежно…»
Бедняжка Мими!
О да, само собой разумеется, она уйдет вместе с матушкой… Но ей будет от всего сердца жаль расставаться со своим спасителем!.. Она не решалась тешить себя мыслью, что он будет помнить ее…
Но, однако, к чему об этом думать?
Разве несколько редких счастливых мгновений окупают нищету и горе, которые длятся постоянно… постоянно…
ГЛАВА 11
И все же, уже приготовившись разом со всем покончить, калека спросила себя: «А все ли возможное я сделала для того, чтобы как-нибудь выпутаться из ужасного положения?»
После длительных колебаний она мысленно ответила: да, все.
Но на самом деле — далеко не
Осталась еще одна крайняя, почти безнадежная мера, но хватит ли у нее горького мужества к ней прибегнуть?
Решится ли она признаться, что никакая она не вдова, что Казен — ее девичья фамилия, а дочь рождена без отца в юридическом значении этого слова?..
Мими ни о чем не догадывалась.
Придется ли ей краснеть перед дочерью, посвящая в печальную историю о том, как один из финансовых воротил, барон, обманул ее доверие?
Она искала окольный путь и решила, что ей удастся и сохранить в глазах дочери свое доброе имя, и выйти из затруднительного положения, хотя гордость ее страдала.
Она попросила Мими:
— Выдвинь из секретера левый ящичек и подай его мне, дорогая.
— Вот он, мамочка. — Дочь догадалась, что сейчас произойдет нечто важное.
Больная разыскала в ворохе бумаг небольшой запечатанный пакет, затем, превозмогая себя, вскрыла его. Мими из деликатности отошла в другой угол комнаты и в волнении ожидала, какое решение примет ее мать.
В пакете оказались пожелтевшие письма и выцветшая фотография, на обороте которой были написаны следующие слова:
«Сюзанне — навек, в память о нашей любви. — Люсьен».
Это было восемнадцать лет назад.
Горькая улыбка тронула бледные губы калеки, и она прошептала:
— Презренный негодяй!
Женщина с трудом нацарапала на листке бумаги несколько строк, вложила записку и фотографию в чистый конверт, запечатала его и надписала адрес:
«Господину Л. Ларами в собственном доме. Улица д'Анжу, Париж».
Она еще долго не решалась вручить свое послание дочери.
Наконец, отбросив колебания, подумала: «Э-э, помереть мы всегда успеем!»
И прибавила вслух:
— Отнеси письмо по этому адресу, родная. Попросишь господина… Ларами… лично. Если его не будет, вернешься с письмом домой.
— И ты думаешь, он меня примет? — удивилась девушка, как и все, понаслышке знавшая этого скандально известного толстосума.
— Примет, я уверена. Поцелуй меня и ступай поскорее. Сядь в омнибус[43], не то ты устанешь.
Девушка ушла и без приключений добралась до пышного особняка Ларами.
Важный швейцар указал ей приемную и игриво подмигнул, увидев, как она хороша собой.
Конторский служащий проводил ее по коридору в холл, где ожидали посетители.
Мими, чувствуя себя не в своей тарелке, совсем оробела, завидя целую толпу снующих туда-сюда людей, роскошь, богатую мебель и драпировки. Ей захотелось сбежать.
Но она подумала о матери, о том, что этот господин Ларами богач и, возможно, занимается благотворительностью.
В числе ожидавших были инженеры, депутаты, генералы, светские дамы, наконец, люди, одетые как зажиточные рабочие. Их вид немного успокоил девушку.
Наконец подошла ее очередь.
Письмоводитель велел ей написать на чистом листе фамилию и цель посещения.
Она написала:
«Ноэми Казен, для передачи письма господину Ларами лично».
Письмоводитель, нюхом чуя просьбу о вспомоществовании, подумал про себя, что хозяин откажется ее принять.
Против всякого ожидания тот приказал:
— Пусть войдет!
Как и привратник, клерк с ухмылочкой препроводил девушку в кабинет, думая при этом: «Ах, старый греховодник, все еще за юбками бегает! А малышка чертовски хорошенькая, не сойти мне с этого места!»
Войдя в кабинет промышленного и финансового магната, Мими увидела мужчину лет пятидесяти, толстяка в парике, с глазами в красных прожилках, с отвисшей нижней губой, с толстым грушевидным брюхом — точную копию старых распутников, говоривших ей на улицах всякие скабрезности.
Медленно, со спокойным бесстыдством пресыщенного человека, он окинул ее взглядом, заставившим девушку покраснеть.
Убедившись, что она в его вкусе, старик подобрал отвисшую губу и даже причмокнул языком, как дегустатор, пробующий вино.
Мими, чувствуя себя все более неловко, поклонилась и протянула ему письмо.
Он прокашлялся и заговорил масленым голосом:
— Значит, вы мадемуазель Казен… Ноэми Казен… Мне знакомо это имя…
Не пригласив девушку сесть, он распечатал письмо и, при виде фотографии, издал возглас удивления. Вот что он прочел:
«Подательница этого письма — ваша дочь, наш с вами общий ребенок. Вы были женаты, вы были отцом семейства, когда обманули меня, обещая свою любовь и предлагая выйти за вас замуж.
Я слушала вас!.. Я уступила вам…
Вы сделали меня матерью и бросили безо всяких средств к существованию.
Я боролась, как могла… Я осталась матерью-одиночкой, выдавая себя за вдову.
Никогда я у вас ничего не просила. Но теперь я стала инвалидом, дочь моя больна, у нас нет ни гроша, и нам грозит смерть. Дадите ли вы погибнуть той, кого ваш каприз вверг в беду, и ребенку, который не просил вас давать ему жизнь?
Прочитав это исполненное достоинства и берущее за душу послание, старик откашлялся, отхаркался и подумал, разглядывая Мими: «Значит, эта юная красотка — моя дочь… Сводная сестра этой макаки Гонтрана. Жаль, жаль, действительно жаль… Она вызывает у меня вожделение, эта малышка, безумное вожделение… Но, в конце концов, а точно ли она моя дочь? На меня она совсем не похожа, ну ни чуточки. К тому же разве такого человека, как я, это остановило бы? Ха! Инцест! [44] Он и случается-то лишь в порядочных семьях… До чего же хороша!»
