эти книги у знакомого. Я сказал присяжным, что не крал этих книг. Наоборот, я предоставил их суду, чтобы выяснить, принадлежат ли они людям, выдвинувшим против меня обвинение. И вновь присяжные не вынесли единого решения.
Меня вызвали в суд третий раз. Результат был тот же. На четвертый раз судья закрыл заседание. Снова и снова меня вызывали в суд. Дело тянулось целых девять месяцев, обремененное многочисленными отсрочками. Присяжные никак не могли прийти к единогласному решению. Я подвергался настоящему преследованию, ведь я не был вором. Кажется, они пробовали добиться успеха за счет замены прокурора. Обвинитель менялся чуть ли не на каждом слушании, все болваны-юристы из Аламедского округа сунули нос в мое дело, но они ничего не добились. Я смотрел им прямо в глаза и не отступал.
Третий серьезный случай, из которого мне пришлось долго выпутываться, произошел на вечеринке. Я отправился туда с Мелвином. Вечеринка проходила в доме человека, осуществлявшего надзор за условно осужденными. Он учился в колледже Сан-Хосе вместе с моим братом. Мелвин был немного знаком с некоторыми из гостей. Большинство из них было так или иначе связано между собой через родственные отношения или брачные узы. Мелвин и я были здесь чужаками. Как обычно, я начал беседу на разные темы. Оттого, удавалось мне завести настоящий мужской разговор или нет, напрямую зависело, насколько мне понравится очередная вечеринка. Этому способу набирать новых людей я научился в Ассоциации афро- американцев. Так я привел в Ассоциацию немало «деклассированных элементов».
Порой эти мужские разговоры заканчивались дракой. Все происходило почти так же, как десять лет назад, когда мы играли в «дюжину», хотя теперь основной темой стали идеи, а не матери. Парень, способный задать самый удачный вопрос, продемонстрировав тем самым глубокое понимание дела, а также умение задавать самые блестящие ответы, побеждал или «перекрывал» остальных. Иногда, когда кто- нибудь проигрывал или «был повержен» и хотел подраться, я доставлял ему такое удовольствие. Все повторялось в точности, как в детстве. Если случалась хорошая беседа и отличая драка, то я считал, что вечер не прошел для меня даром.
Пока мы разговаривали, к нам подошел парень, назвавшийся Оделом Ли, и вступил в нашу беседу. Я не был с ним знаком и впервые увидел его чуть раньше на этой же вечеринке, когда он танцевал. Но я ходил в колледж вместе с его женой Марго. Она тоже присутствовала среди гостей. Итак, Одел вклинился в наш разговор и сразу спросил меня: «Ты, должно быть, афро-американец?» «Я не понимаю, что ты имеешь в виду, ответил я. — Ты спрашиваешь меня, являюсь я потомком африканских негров или членом Ассоциации афро-американцев под руководством Дональда Уордена? Если ты хотел узнать о последнем, то отвечу, что к Ассоциации не принадлежу. Но если ты интересуешься моим происхождением, то я действительно афро-американец, как и ты». Он сказал что-то по-китайски, а парировал на суахили. Тогда он спросил меня: «Ну и почем ты знаешь, что я афро-американец?» «Да очень просто, — сказал я. — У меня отличное зрение, поэтому я вижу, что твои волосы так же курчавятся, как и мои, лицо у тебя черного цвета, как и у меня. Отсюда я прихожу к выводу, что ты должен быть тем же, что и я, т. е. афро- американцем».
Закончив свои рассуждения, я отвернулся и стал резать бифштекс, что лежал на моей тарелке. Я был единственным в комнате, у кого был нормальный нож для мяса. Все остальные пользовались пластмассовыми ножами и вилками, а я сходил на кухню за обычным ножом, потому что мясо было жестковато и трудно резалось тонким ножом из пластмассы. Я высказал свои точку зрения и повернулся к Оделу Ли спиной, словно заставлял его замолчать. Собеседник расценил мое движение как провокацию.
Лицо Одела от уха до самого подбородка пересекал шрам, и это было определенным признаком. В квартале тебе приходится иметь дело со множеством парней со шрамами — точь-в-точь как у Ли. Обычно шрам на лице означает, что перед тобой человек, который видел немало драк, где сверкали ножи. Не всегда так оказывалось на самом деле, но, если ты пытаешься выжить, то поневоле учишься обращать внимание на мелочи.
В общем, я повернулся к Ли спиной и начал резать мясо. Нож был у меня в правой руке. Ли схватил меня за другую и резко развернул, после чего зажатый у меня в руке нож оказался нацелен прямо на него. «Не поворачивайся ко мне спиной, когда я с тобой разговариваю», — произнес он. Я сбросил его руку. «Только попробуй распустить руки еще раз», — ответил я, вернувшись к бифштексу.
Обычно я не поворачивался спиной второй раз к человеку, похожему на «крутого быка», а у этого парня все признаки «крутости» и «быкования» были налицо. Но мне показалось, что обстановка никак не располагает к драке. В большинстве своем присутствовавшие были людьми с профессией или учились на кого-то. Парень со шрамом не очень подходил к этой компании. К тому же мы были не на улице в квартале, и мне пришло в голову, что шрам, возможно, ни о чем еще не говорит. Однако совершенно неожиданно Одел Ли повел себя, как типичный хулиган. Теперь он хотел показать всем, что еще не закончил со мной. Чернокожему буржуа тот факт, что я второй раз повернулся к нему спиной, недвусмысленно говорил, что разговор закончен. Но «крутой бык» ответил по-своему.
Он развернул меня к себе повторно, напряжение возрастало. «Ты, должно быть, не знаешь, с кем разговариваешь», — угрожающе сказал Ли, в то время как его левая рука потянулась к заднему карману брюк. Я смекнул, что мне следовало бы поторопиться. Как известно, лучшая защита — это нападение. Действуя инстинктивно, я опять направил на Одела нож. Я предупредил его, чтобы он не вздумал вытаскивать нож, и сделал взмах своим. Я нанес Ли несколько ударов, прежде чем он смог задействовать свою левую руку. Он вцепился в меня правой рукой и постарался перейти в нападение, но я оттолкнул его. Я все еще не видел, что там делала его левая рука. Вместе с тем я был готов получить удар в любой момент и намеревался отправить противника в нокаут.
Мелвин ухватился за правую руку Ли и оттащил его в угол. Там он упал, истекая кровью, но затем поднялся и стал опять приставать ко мне. Мой нож оставался наготове. Мелвин тут же вклинился между нами, и Ли, потеряв сознание, свалился к моему брату на руки. Мелвин забрал нож, и мы обернулись к остальным людям, обступившим нас. Кто-то спросил, зачем я порезал Одела. Мелвин ответил за меня: «Он порезал этого парня, потому что был должен». С этими словами мы вышли из комнаты. Мелвин хотел, чтобы я выдвинул обвинение против Одела, но я бы ни за что не пошел в полицию.
Через пару недель Одел ли сам выдвинул против меня обвинение. Не понимаю, почему он тянул так долго, возможно, несколько дней он провалялся на больничной койке. Может быть, он просто был в раздумьях и колебался. Я знаю, что он болтал о том, как бы со мной разобраться; я также слышал, что жена уговаривала его выдвинуть вместо этого обвинение. На мой взгляд, Одел Ли не относился к тем людям, которые идут в полицию по своей воле. Я воспринимал его как парня, который, скорее, станет самолично меня разыскивать, чтобы разобраться прямо на месте. Когда он передал мне, что из-под земли меня достанет, я начал носить при себе оружие. Но до перестрелки дело не дошло. Меня просто арестовали по обвинению в нападении с применением смертельного оружия. После того, как я отказался признать себя виновным, я предстал перед судом присяжных. Защищался опять сам.
Я был признан виновным по обвинению, но это лишь потому, что в жюри присяжных не хватало равных мне по расовому, социальному, культурному и т. п. статусу людей. Главный упор в защите я сделал на свою невиновность. Я настаивал на том, что был невиновен как по законам белых, так и по обычаям, принятым в негритянской общине. Я не отрицал, что ударил Одела Ли ножом, этот факт я признал. Однако согласно закону, если человек видит или ощущает неизбежную опасность грозящую обернуться тяжкими телесными повреждениями или смертью, он может воспользоваться чем угодно в целях самообороны. Если противник будет убит, то в данной ситуации убийство становится оправданным. К этому разделу Уголовного кодекса Калифорнии почти невозможно апеллировать, если ты не принадлежишь к эксплуататорскому классу. Угнетенные не имеют одного шанса воспользоваться законом о самообороне, а все потому, что выступающие в роли присяжных люди всегда думают одно и то же. По их мысли, для самообороны ты можешь использовать что-нибудь полегче. Они просто не видят или не понимают, насколько реальна опасность.
Похожие на меня присяжные адекватно оценили бы ситуацию и оправдали бы меня. Но в Аламедском округе присяжные приходят в суд из больших домов, красующихся на холмах, чтобы вершить правосудие над людьми, в которых они чувствуют угрозу их «миру». Для таких присяжных шрам на лице человека из негритянского квартала ничего не значит. Одел ли твердо стоял на том, что заработал свой шрам в автомобильной аварии. При определенных условиях это могло бы сойти за правду. Но если взять все в
