— Сара, непредвиденный... — Закрыв глаза, Джейкоб замолчал на секунду, затем продолжил говорить, не открывая глаз первые пару фраз, словно не мог смотреть в камеру, не мог взглянуть в глаза воображаемой Саре. — Мне очень тяжело рассказывать тебе о тех непредвиденных обстоятельствах, которые произойти со мной... И с моей женой. Но, несмотря на это, на закате моей жизни последнее, что мне осталось, это защитить тебя, открыв всю правду и отдав эту кассету на сохранение Умберто, на случай если она тебе понадобится.
Он закашлялся и прошептал что-то, глядя вниз. Кто-то за кадром протянул ему стакан воды. Инспектор узнал пальцы с деформированными артритом суставами, обтянутые тонкой кожей, покрытой возрастными пятнами. Джейкоб отпил из стакана и, не выпуская его из рук, с усилием продолжил.
— Через десять лет после моей свадьбы я получил письмо от человека, чье имя сейчас не так уж важно. Он уже умер. В тридцатые годы он продал мне несколько полотен импрессионистов по очень низкой цене. Как и твоя мать, тогда он бежал от нацистов. В течение многих лет он сотрудничал с моим отцом. Теперь он пришел ко мне, потому что он и его жена состарились, были больны и остались без гроша за душой. Я принял его лично и провел в комнату жены, поскольку ее как раз не было дома и прислуга не могла бы там нам помешать. Он был... взволнован. Когда я предложил ему компенсацию, сумма которой, по его мнению, была крайне ничтожна и оскорбительна для него, он очень разозлился и стал кричать. Я боялся, что нас могут услышать. Я попросил его выйти в сад.
«Боишься, что кто-то услышит о тебе правду? Трусишь, да? Твои родители погибли самой ужасной смертью, но по крайней мере им не суждено было увидеть, как ты обворовывал их преданных друзей. Сколько нас таких было? Сколько было доведенных до отчаяния людей, у которых ты обманом выманивал последнее, что было у них в жизни?»
«Я никого не обманывал. Я платил. Я за все платил».
«Платил жалкие гроши! Унижал, кидал подачки!»
«Я платил столько, сколько мог себе позволить в то время».
«Ты еще заплатишь за все, что ты сделал! Запомни это. Но заплатишь не деньгами! Все это обернется против тебя. Будь ты проклят! Хоть и нацепил дорогой костюм, а душа твоя вся сгнила!»
«Я уже за все заплатил. Мои родители погибли в лагерях. За всю мою жизнь меня обманывали все и всеми возможными способами. И я построил себе другую жизнь и не позволю тебе ее разрушить».
«Отдай мне то, что ты мне должен!»
Я дал ему чек. На большую сумму, на солидную сумму.
За камерой Умберто д'Анкона сказал Джейкобу что-то, чего они не расслышали? Или просто взглянул на него?
— Нет... Это была не полная сумма даже тогда, когда я ни в чем не нуждался. Нет, не полная сумма... Я испугался. Сколько еще других людей могло вернуться из прошлого?
Во всяком случае, этот человек остался доволен тем, что я заплатил ему приемлемую сумму, хотя по его глазам я видел: он понимает, что сейчас я ему тоже недоплачиваю. Он был удовлетворен, поскольку видел, как сбываются его горькие пророчества. Моя жена, вернувшись, услышала крики в саду. Она пошла меня искать и услышала наш разговор. В тот вечер разрушился мой брак. Это было тринадцатого июня в день моего рождения. Вот почему она вернулась раньше. Она не хотела, чтобы в этот день я обедал один.
Если Умберто решит, что тебе нужно посмотреть эту кассету, ты станешь третьим человеком в этом мире, кто знает правду обо мне. Умберто всегда знал, и твоя мать, как я уже говорил. Она любила меня всем сердцем со всей силой ее благородной души, невзирая на мои поступки. Думаю, на такую любовь способны лишъ женщины и только лишь некоторые из них.
Джейкоб потянулся в сторону, и рука за кадром помогла ему поставить на колени картину в раме.
— Сара, эта картина твоя. Умберто говорит, теперь мы должны, как похищенного ребенка, сфотографировать меня, картину и сегодняшнюю газету на поляроид. Полагаю, твоя картина — это похищенный ребенок. Он также говорит, что это все не имеет никакой юридической силы в суде. Это всего лишь поможет защитить тебя от обвинений в необоснованном правопритязании. Умберто считает, что я делаю это, чтобы облегчить свою совесть, что теперь я должен рассказать всю правду моему сыну. Надеюсь, он ошибается, говоря, что моя уверенность в благородстве Кисты — всего лишь плод моего трусливого воображения. Я же думаю, Киста отдаст тебе картину, когда получит мои распоряжения после моей смерти. Он больше похож на свою мать, чем на меня. Я не имею права просить твоего снисхождения, Сара, но я должен. В письме, которое получит мой сын, он прочтет о Руфи, о тебе и о Моне. Пока ты не увидишь эту запись, никто на этой земле, кроме Умберто, не будет знать, как я заработал свой капитал, который позволил мне жениться и получить еще большее приданое моей жены. Никто, кроме моих... жертв.
Мы сделали все возможное, чтобы скрыть от Кисты то, что наш брак распался. Моя жена всегда вела себя безупречно. Она прекрасно владела собой. Быть может, Киста что-то чувствовал, наверняка чувствовал, но мы старались вести себя как ни в чем не бывало. От остального... от моего прошлого я должен его защитить. Его мать страдала от этого всю свою жизнь. Мне кажется, что это своего рода наследственная болезнь, и я не хочу, чтобы мой сын ее унаследовал. Иногда он смотрит на меня как-то странно, спрашивает о чем-то, и я думаю, он подозревает меня, но никогда не настаивает на откровенном разговоре. Я знаю, он меня не любит. Он принадлежит к ее миру и видит во мне чужака. Я не разговариваю с ним. Что я могу ему сказать? Я слышал, говорят, что уровень развития человека можно определить по тому, куда он испражняется. Я считаю, что в условиях современного мира уровень развития можно определить по источнику благосостояния богатого человека. Через несколько поколений забудется любой скандал.
Я очень надеюсь, что, если когда-нибудь тебе придется узнать всю мою историю, ты к тому времени будешь обладать хоть частью той силы воли и состраданием, какими обладала твоя мать. Я прошу об этом не ради себя, а ради твоего брата. Попытайся полюбить его. Одиночество ужасно... Одиночество...
Джейкоб сделал глоток воды. Рука, державшая стакан, дрожала. Снова послышался тихий голос за кадром. Джейкоб кивнул и отвернулся. Экран погас.
Они подождали, но на пленке больше ничего не было, и прокурор нажал кнопку перемотки.
— И адвокат говорит, что он никогда не показывал Саре эту запись?
— Говорит, не показывал. Когда она пришла к нему за помощью, он рассказал ей, что записано на кассете, но только то немногое, что касается ее картины и ее, то есть признание Джейкобом отцовства. Он посоветовал ей рассказать своему брату о существовании этой кассеты.
— Приблизив таким образом ее смерть. Он это понимает?
— Да, конечно. Но он говорит, если бы он показал ей пленку, результат был бы таким же. Все закончилось бы точно так же.
— Его не так-то легко переубедить, этого Умберто д'Анкону. Вы все еще считаете, что мне нужно поговорить с ним?
— Безусловно. Я рассчитываю, что вы его переубедите. Его профессиональные обязательства имеют большое значение, и мы не можем этим рисковать. К тому же, как он сказал, Саре уже не поможешь.
— А его конторе удалось помочь кому-то другому?
— О да. Они многим помогли. Он рассказал мне об одной французской семейной паре, доживающей последние дни в жуткой нищете, и женщине, умирающей от рака. Их картины вывезли эсэсовцы, и одну из них заметил сотрудник его фирмы на выставке в Париже. Конечно, те картины, о которых я сейчас рассказываю, не идут в сравнение с картинами Джейкоба, но все же достаточно трудно вернуть их обратно, особенно если их несколько раз перепродавали и последний покупатель исчез.
— Хм. Покупатели должны знать об опасности наткнуться на картину сомнительного происхождения.
— Так или иначе, дела эти не из легких.
— Конечно, д'Анкона прав. Если бы история Джейкоба Рота появилась под броским заголовком на первых полосах газет, было бы еще сложнее. История о деньгах, добытых нечестным путем, и еще история любви Руфь и смерти бедной Сары. Подарок расистам: «Они воруют друг у друга, и мы должны принять соответствующие меры». Гварначча, ради меня он не изменит своего решения.
