красивого…
— Кончай, Лелия, — прервала я её тираду. Сосредоточившись на возможных трудностях, связанных с привлечением Джорджиан к работе Тора, я как-то позабыла, что Лелия может быть достаточно невыносимой, когда пускается в рассуждения о моей личной жизни, — Доктор Тор — мой коллега, — поторопилась я добавить, пока она вела нас по коридору.
— Кель домаж, — помрачнев, прокомментировала мою реплику Лелия, посмотрев на Тора так, словно это была форель, сорвавшаяся у неё с крючка.
— У нас есть дело, которое необходимо обсудить с Джорджиан, — пояснила я, мельком заглядывая в полуотворённые зеркальные двери некоторых комнат. — Её что-то задерживает?
— Ох! — фыркнула Лелия. — Невозможно! Она одевается, будто собралась работать на тракторе! Кель инфант террибль. Вы присядьте: я пойду приготовлю что-нибудь вкусное поесть. Зорзион скоро придёт.
Лелия усадила нас за занавешанными жалюзи дверями Голубой комнаты — её любимого цвета, — это означало её полное одобрение представленного только что Тора. Лелия вообще все классифицировала по цветам. Она чмокнула меня, потрепала по щеке и, бросив очередной одобрительный взгляд на Тора, удалилась.
Через несколько минут появилась горничная с маленьким подносом, на котором стояли хрустальный графин с водкой и две стопки. Тор разлил водку, но я отказалась. Он же опрокинул свою стопку.
— Столичная, — определил он.
— Ты плохой эксперт, — заметила я. — Эту водку Лелия делает сама и получает два миллиона дохода.
Если будешь продолжать в том же духе, быстро свалишься под стол.
— Именно так полагается пить водку, — возразил Тор. — А вот отказываться от выпивки в русском доме — высшая степень невоспитанности.
Когда горничная вернулась и сообщила, что «мадемуазель» готова нас видеть. Тор поспешно опустошил и мою рюмку, не смущаясь, что служанка это видит. И мы втроём проследовали в Павлинью комнату. Эта комната служила для музицирования: её стены были обшиты полированными деревянными панелями. Вся остальная обстановка претерпела кое-какие перемены с тех времён, когда я была здесь в последний раз.
Старое пианино марки «Бесендофер» задвинули в дальний угол наискосок от входа. Кресла, стоявшие вокруг инструмента, были покрыты холщовыми чехлами, а пушистые абиссинские ковры персикового, лилового и серого цветов, как мне помнится, обычно покрывавшие паркет, сейчас были скатаны в рулоны и выстроились вдоль стены.
В данный момент пол был застелен темно-зелёным брезентом, на котором располагалось хитроумное сооружение, должное, видимо, имитировать деревья из сердца джунглей. В углах воображаемого равностороннего треугольника торчали три манекенщицы, задрапированные в атлас и украшенные монистами и плюмажами из перьев. Они благоговейно застыли в своих позах и, похоже, даже боялись дышать.
Высоко под потолком, болтаясь на канатах, как паук на паутине, висела сама Джорджиан: с камерами на шее, а ещё несколько — разнообразных размеров — громоздились на хитроумных подставках внизу. Свет многочисленных юпитеров резал глаза.
— Привет! — сказала Джорджиан. В этот момент одна из моделей слегка повела бёдрами. — Наоми, я не вижу твоё бедро… да, вот так. Биргит, твой нос закрыт перьями — подними подбородок… правый локоть… стоп, — щёлк. — Фоэбе, плечо назад, правая ступня наружу, — щёлк. — Опусти плечи… подними перья, они дают тень. Хорошо, — щёлк.
Тор с интересом наблюдал за всем этим: залитая светом площадка, висящая на канатах под потолком Джорджиан, объективы камер, направленные на модели, которые словно роботы двигались по двенадцатитонной махине сооружённых для них подмостков. Наконец он с улыбкой взглянул на меня.
— Она мне очень нравится, — тихонько сказал он.
— Тишина в студии! — рявкнула Джорджиан и снова обратилась к моделям:
— Головы опустили, руки подняли. Хорошо, — щёлк.
Это загадочное стакатто в исполнении Джорджиан и её моделей продолжалось примерно с полчаса, наконец моя подруга развесила аппараты на арматуре, закрыла крышками объективы и ловко спустилась вниз по канатам, как заправская обезьянка.
— Свет! — крикнула она куда-то во тьму, где, видимо, находился рубильник, выключавший потоки безжизненного холодного сияния, заливавшего съёмочную площадку. Модели показались нам неожиданно странными и неуклюжими созданиями, когда прямо здесь же стали переодеваться и приводить себя в порядок: менять нижнее бельё, мазать лицо кремом, не обращая внимания на нас.
— Боже правый! Ты вернулась! — вскричала Джорджиан, кинувшись ко мне через всю комнату, не обращая внимания ни на Тора, ни на остальных присутствовавших.
Она запечатлела у меня на губах крепкий, смачный поцелуй, а потом взяла меня за руку и мельком взглянула на Тора.
— Не обижайся, мы скоро вернёмся, — сказала она ему, увлекая меня из комнаты.
— Где ты его раскопала? — зашептала она, как только мы вышли за дверь. — Для девицы, которая никогда этим не интересовалась, — это просто невообразимо, из него же секс так и прёт!
— Доктор Тор — мой коллега, он мой наставник, — пустилась я в объяснения, чувствуя почему-то некоторую скованность. Джорджиан с Лелией вешаются на него, будто он какой-то греческий бог.
— Мне хотелось бы, чтобы у меня водились такие коллеги, — заверила меня Джорджиан. — А то все, с кем мне приходится работать, только и норовят на тебя влезть, стоит заговорить о деле. Мать его уже видела?
— Да, он поцеловал ей руку, — сообщила я.
— Наверное, сейчас она суетится на кухне, готовит штрудель. Она времени зря не теряет. В отличие от тебя. Ты похожа на танк в броске. Неужели за все эти годы я так ничему тебя не научила? Чувства — вот чего тебе не хватает. Надо же додуматься: представить его «доктором». Разве у него нет имени? Филолаус или Мстислав — держу пари, что-нибудь сверхсексуальное. Или Тор!
— Он, Золтан, — сказала я.
— О, она делает пирожки!
— Кто?
Моя мать, кто же ещё? — удивилась Джорджина. Идём со мной, я просто обязана кое-что сделать, причём немедленно.
И она потащила меня через анфиладу комнат в свой кабинет, расположенный в задней части здания, что-то бормоча себе под нос.
У Джорджиан длинные изящные руки скульптора, огромные сине-зеленые глаза, широкие скулы, лицо — то весёлое, то грустное, — в зависимости от её настроения, и крупный, чувственный рот с великолепными белоснежными зубами.
— С такими зубами, — говаривала её мать, — я бы съела пол-Европы.
Заведя меня к себе в будуар — комнату, которая была вся в занавесочках, салфеточках и безделушках, — она плюхнула меня на стул перед туалетным столиком и принялась расчёсывать мои волосы, вытаскивая скреплявшие их шпильки.
— Что-то ты слишком разнервничалась, критикуя мой костюм, — заметила я, косясь на её рваную футболку. Похоже, что дырки на ней были расположены не просто так, а с умыслом, дабы достичь максимального эффекта.
— Как и все бездельники, я люблю делать из мухи слона, — рассмеялась она, продолжая ловко наводить блеск на моих губах и затем нанесла какие-то загадочные вещества на моё лицо из беспорядочной массы скляночек и коробочек, громоздившихся на туалетном столике.
— Если бы у тебя был мой стиль, все давно валялись бы у твоих ног.
— Мне кажется, что лак с блёстками и золотые туфельки — совсем не соответствуют обстановке Всемирного банка. Поскольку я — деловая дама, а не вольная художница, подобно тебе, то попросту не могу себе позволить…
— Позволить? Так бросай к чертям собачьим свой проклятый банк, — сказала она. — Или ты боишься,
