Это значило для нее очень много. Даже у Сары были серьезные оговорки.
— Разумеется, он меня не изнасиловал. Неужели вы думаете, что отец не научил меня защищать свою добродетель? Я знаю, где у мужчин уязвимые места.
Губы Роуленда задрожали, и Элиза заподозрила, что от сдерживаемого смеха.
— Я вам не прощу, если вы смеетесь надо мной.
Озорная улыбка скривила его губы, но он не произнес ни звука.
— Итак, чем же он удерживает вас, Элизабет?
— Я не давала вам разрешения называть меня по имени. Ответом была молчаливая поддразнивающая улыбка.
— Я рассказала вам все самое важное, — негромко, но настойчиво сказала Элиза. — А теперь отпустите меня.
— О чем рассказали? О том, как нанести ущерб моим уязвимым местам?
— Нет. Ваши находятся не на обычном месте.
Роуленд улыбнулся:
— В самом деле? И где же они находятся?
Она посмотрела на твердые скулы его худощавого лица, на котором нельзя было прочесть ни того, что он чувствует, ни того, чего хочет. Это человеческий остров, овеянный разрушительными ветрами прошлого.
И она воспользовалась шансом.
Она вдруг приподнялась на цыпочки и мягко, очень мягко прикоснулась губами к его жесткому рту.
— Вот здесь, — шепнула она.
Роуленд с шумом втянул воздух.
— И еще здесь, — добавила она, прижав губы к его впалой, чуть заросшей щеке. Затем отпрянула назад, чтобы увидеть его реакцию.
Он стоял молча, без движения, словно часовой у церкви Святого Георгия. И только его глаза следили за ней.
Она снова поцеловала его — на сей раз в шею, и почувствовала, как дернулось у него адамово яблоко. Это было единственным знаком того, что она пробила брешь в человеке, который привык быть защищенным стенами более надежными, чем стены крепости. Элиза подозревала, что он никогда ни перед кем не раскрывался, даже перед собой. Тем не менее, она предложила нежность. Ее руки почти коснулись его.
Он тут же остановил ее пальцы, когда те прикоснулись к пуговицам его серого шелкового жилета.
— Ошибочный загон, — прошептал он и отодвинул ее от себя.
Обиженная его неверным предположением, она отступила. Однако он приблизился, продолжая смотреть ей в глаза. Сама того не подозревая, она оперлась о ствол высокого дуба. Роуленд прикоснулся рукой к ее лицу, и Элиза сглотнула. Однако он вовсе не хотел приласкать ее. Он осторожно снял с ее головы забытый черный парик.
— К черту это травести, — пробормотал он и стал вынимать из ее волос шпильки. Он делал это молча, пока наконец не извлек последнюю, после чего провел пальцами по распущенным волосам, как бы массируя ей голову. Элиза смогла лишь сдержать стон благодарности.
— Простите, что втянула вас в эту ужасную сцену в церкви, — прошептала она.
— Это не имеет значения. Не могу сказать, что я удивился, — ответил Роуленд. — Свадьбы оказывают на вас прямо-таки кошмарное влияние.
Ей захотелось зарыдать от такого великодушия. Джентльмены, которых она знала, не переставали трезвонить о том, что их втянули в постыдное дело.
Он погладил ей щеки и голову, его бледные глаза потемнели. Большой палец чуть опустился и коснулся ее приоткрытых губ. У Элизы участилось дыхание.
И вдруг в мгновение ока выражение его лица изменилось. Он тихонько чертыхнулся и прижался лбом к ее лбу. Она опустила глаза и увидела, как ритмично поднимается и опускается его огромная грудь. Очевидно, он боролся с собой, собираясь принять решение.
А затем он буквально набросился на нее. Она ощутила на щеках и губах его хриплое дыхание. Он согнул колени и сдвинул свои мощные руки таким образом, чтобы плотнее прижать ее к себе, его широкая грудь стиснула ей груди, которые заныли, распространяя это ощущение по всему телу.
Он застонал и обнял Элизу так, словно хотел защитить от бури, словно хотел уберечь ее ценой собственной жизни.
О Господи! Он целовал ее — и совсем не так, как в церкви, и не так, как она, когда с ее стороны это был жест нежности. Этот поцелуй был воплощением страсти.
Его рот дразнил ее губы с незабываемо нежной, но мужской добросовестностью. Он пробовал ее на вкус и ласкал губы до тех пор, пока она не потеряла над собой контроль. Он покусывал уголки ее губ, и она инстинктивно открывала их, впервые становясь от этого уязвимой.
Элиза была ошеломлена силой страсти, охватившей их обоих. Никогда в жизни она не испытывала такого экстаза. Хотя ее и целовали-то всего лишь дважды за всю жизнь — и, конечно же, без столь откровенной чувственности. Сейчас это был не просто поцелуй. Это было нечто запрещенное для целомудренной женщины. Она должна бежать от этого. Однако она не могла пошевелить ногами.
Он когда-то поклялся не делать этого. Он дал зарок, что желание и страсть никогда не сделают его неуправляемым. Он жил в соответствии с простым, суровым кодексом поведения. И вот женственность в виде этой высокой хрупкой девушки напрочь растворяет выстроенные и дотоле не нарушаемые строгие правила. Роуленда ужаснуло, как легко забралась она ему в душу. Каждый дюйм тела горел к ней желанием.
Прошли десятилетия с тех пор, как он по-настоящему ощущал вкус женских губ. Да, соединялись важнейшие части тела, это было. Но такое… Этот пьянящий вкус был тем кошмаром, который способен довести до грехопадения.
О Господи Элиза была такой сладкой, такой невинной, она порождала это жадное стремление к нежности, к прикосновениям, к тому, чтобы ощутить ее на вкус. Роуленд крепко прижал ее к себе, смакуя исходящий от нее запах душистого мыла и нежной кожи. Она была бальзамом от всевозможной грубости его жизни. И этот теплый, медовый вкус манил и искушал.
Она почти ничего не знала о поцелуях. Ее губы и движения были неуверенными, мягкими, словно перемещения крыльев бабочки по лепестку, и такими же хрупкими.
О Господи, он становится сентиментальным, как какой-нибудь распустивший нюни поэт.
Она не уклонялась ни от чего из того, что требовал Роуленд. Она позволила ему положить ее тонкую длинную руку ему на шею. Она не протестовала, когда он дотрагивался до ее самых интимных частей тела. Оказавшись опутанным этими сладостными чарами, он сразу же забыл о своих железных, давно выработанных принципах.
И сделал это с удовольствием, с радостью.
Рядом откашлялся мужчина. Они оба, задыхаясь, разорвали объятия.
— Джонси? — хрипло окликнул слугу Роуленд. — Ты чертовски точен.
— Как вы и учили меня, сэр.
Роуленд обошел ствол дерева.
— Пойдемте, мисс Ашбертон, — сказал он, страшно недовольный тем, что так быстро потерял разум. Он предложил ей руку, она положила ладонь сверху, позволяя ему увести ее к карете. Он помог ей подняться, она ожидала, что он тоже сядет в карету. Однако ей пришлось разочароваться. — Вас довезти к мистеру Джоунзу?
— У меня есть выбор?
— У нас у всех есть выбор, Элизабет.
— Вы не собираетесь садиться в карету?
Он устремил на нее пристальный взгляд.
— Нет. У меня есть свои дела, как и у вас.
Элиза помолчала, легкий румянец заиграл на ее щеках.
