учебном плацу:
— Вперед шагом арш!
И они двинулись втроем, чеканя шаг на пыльном асфальте. Какой-то шофер в майке и коротких штанах, усердно драивший наждаком лопнувшую автомобильную камеру, улыбаясь, проводил их взглядом. Если бы не авария, он сам с удовольствием присоединился бы к компании, беспрекословно позволив муштровать себя этой красивой девушке, стройной, с удлиненными линиями тела, с вьющимися волосами, отливающими синевой, носом с легкой горбинкой и темно-голубыми глазами того странного оттенка, какой приобретает снег в сумерках.
Возле бара «Золотой голубь», расположенного у въезда на центральную городскую площадь, откуда был виден Дунай, белеющий, как будто все карпы поднялись из глубины брюхом кверху навстречу угасающему дню, Джордже Майю и Раду шумно приветствовал Йова-неудачник, чистильщик обуви. Он старательно полировал куском плюша башмаки какого-то матроса. Иова особенно отличал Джордже Мирослава, бухгалтера соляных складов, которого тем не менее считал поэтом, так как часто видел в компании с репортером местной газеты, и теперь обратился к нему первому.
— Мое почтение, господин Консул, — воскликнул он. — Йова-неудачник склоняется перед поэзией, истинной царицей души. Да, господин Консул, ибо рифма не хуже бокала «Мурфатлара», сорта пино- мускат-рислинг, выращенного на южном холме с турецким названием прямо в сердце Добруджи. За отрубленную голову Брынковяну турки милостиво подарили нам несколько сотен слов, лучшее из которых— название, данное одним ослом в шароварах некоему холму, куда Иова отправится однажды осенью на коленях, как поп Метру к могиле господа нашего. Итак, вечная любовь к поэзии!
— Ладно, Йова-подлиза, — ответил Джордже, — получишь свой стаканчик.
— В таком случае, господин Консул, весь мир благодарит вас со слезами на глазах. Бейте в бубен, прекрасная татарка!
— Аминь! — заключил Джордже, раздвигая стеклянные трубочки, закрывающие вход в бар.
«Золотой голубь» был пуст. Окна, выходящие на террасу, широко распахнуты навстречу влажным порывам ветра с реки. Стены, обшитые деревянными панелями, мозаичная площадка для танцев в форме розетки, запахи кофе и вин, официанты в черном с атласными поясами — все это привело Майю в восторг. Узнав, что здесь большой выбор напитков, особенно оригинальных коктейлей, она пожалела, что за те четыре месяца, что проработала инженером на местном деревообрабатывающем комбинате, ни разу не удосужилась выбраться сюда.
— Впрочем, здесь очень тихо, — отметила она с удивлением. — По идее народу должно быть как на базаре.
— Попозже, после десяти, заполнится, — ответил Джордже.
— В таком случае подождем до десяти.
Джордже бережно взял ее руку и поцеловал.
— Мы пробудем здесь, сколько ты захочешь. Хоть до утра, если тебе понравится.
— Остаемся и заказываем белый мартини. Приказываю всем пить белый мартини. Какой вкус у белого мартини, Джордже?
— Вкус эстрагона.
— Вовсе не эстрагона, а камфары.
— Не успели выпить, а уже голова кругом…
— Да, — подтвердила Майя, — голова кругом. Джордже, мы оба с тобой пьяны. Мы стоим на палубе корабля, а над нами Южный крест.
— А пока присядем-ка за тот столик с двумя цветочными горшками.
Майя, возвратившись из-под Южного креста, взглянула на столик. Круглый, дубовый, на трех ножках, он был мягко освещен поставленным посередине плафоном в форме рыбьей пасти.
— Очень мило, — сказала Майя.
— Напротив, — возразил Раду, уязвленный тем, что Майя постоянно обращается только к Джордже. — Очень даже глупо. В этом городе, похоже, даже электрики только тем и заняты, как бы выпендриться перед приезжими, хотя бы с помощью куска проволоки.
— Вряд ли в этом есть моя вина, — заметила Майя.
— Не обращай внимания, — шутливо сказал Джордже. — Он влюблен, и для него правила особые. Или вообще их нет. Подай ему руку, и помиритесь, все-таки влюблен- то он в тебя.
— Ладно, — согласилась Майя, посмотрев на Джордже долгим взглядом.
Официант принес вермут. Майя демонстративно чокнулась сначала с Джордже, потом с Раду и сделала глоток. Раду заметил, что сегодня она надела обручальное кольцо на правую руку. Когда они только познакомились, неделю назад, оно было на левой руке. На левой носят, когда замужем, а на правой — если только помолвлена. Сегодня я должен узнать, что она намерена дальше делать со своим Хермезиу…
— Ребята, — сказала Майя, поднимая бокал, — я рада, что вы мои друзья. С сегодняшнего дня я вам разрешаю хвастаться — конечно, в разумных пределах, — что вы друзья инженера Майи Хермезиу, которая ведет дневник, любит молочную карамель и ярко-красные платья.
— Нет-нет, — послышался голос Йовы-неудачника, пробиравшегося к ним между столиками, — не ярко-красные, а ярко-фиолетовые, цвета созвездия Северной Короны, и чтобы они ниспадали пышными складками вдоль вашего тела, подобного цветочному стеблю, моя госпожа. Это вам говорит Йова-неудачник, неунывающий человек, бывший продавец щеток и курьер издательства «Анкора», где вышли в свет «Десять заповедей любви». Эй, Глие-проныра, ты, которого государство одевает в черное, как таракана, подай сюда мой стакан, балканский лодырь. Не делайте такое лицо, уважаемый товарищ Стериан, мы с господином Консулом останемся в рамках Парнаса десять минут, и потом, если пожелает моя госпожа, я отполирую ее туфельки, стоя перед ней на коленях.
— Не надо, пожалуйста, не надо, — запротестовала Майя.
— Нет надо, скажите, что надо, — шумел чистильщик, — ибо все, что проходит через руки Йовы- неудачника, блестит, как физиономия мошенника, спящего под босфорской луной. А знаете, какая луна на Босфоре, уважаемый товарищ прокурор? Желтая-желтая, как снег, когда на него помочится пьяница.
… — Слушай, — разозлился Раду, — допивай свой стакан и-кончай ерунду нести. Даме скучно тебя слушать.
— Царица кавказская! — завопил Йова. — Вы скучаете? Лучшее лекарство от скуки — это путешествие. Только прикажите, и я поведу вас в Париж, город без сна, с кругами под глазами от двух тысяч лет недосыпания, больной циррозом Париж. Это цитадель жизни и вечного веселья, мы проведем вечер в «Фоли Бержер» — «folie» означает безумие, моя госпожа, «Фоли Бержер» — порождение ума, разгоряченного шампанским, сотня раздетых женщин прыгает на сцене, и вся Европа платит. Вы пойдете со мной в музей Гревен, пани королевна. Воск и еще раз воск. Вот шлюха Шарлотта Корде закалывает в ванне Марата; вот король Солнце: «Государство — это я!»; мерзавец Тьер; за портьерой госпожа герцогиня поправляет чулок — о, пардон! — но ведь она восковая. Воск и еще раз воск. Горы воска, чтобы он горел в церквах всего христианского мира, у католиков, православных и протестантов. Кроме того, мы увидим выступления фокусников. Самые большие ловкачи в мире, они то здесь, то там, настоящие жулики. Только в «семерку» там не играют, этого нет, это наше кровное, румынский патент. А какой в Париже луна-парк в Порт-Майо! Это Ривьера в миниатюре, волшебная Ривьера с каналами и лодками.
— Йо-ва! — угрожающе, по слогам сказал Раду Стериан.
— Оставь, пусть говорит, — успокоила его Майя. — Говорите дальше, дядя Иова.
— Стакан мне, Глие-проныра! — развязно потребовал Йова. — И закрой окна, дождь начинается… Пока мы едем по Румынии, можете спать, моя госпожа, здесь вы все знаете. Только возле Фэгэраша пробудитесь на минутку, вспомните, что мы проезжаем Поляну Нарциссов. О белые нарциссы, весны очарованье! Впрочем, в Швейцарии мы еще увидим нарциссы, моя госпожа, в Веве, у Женевского озера, не доезжая Лозанны. Жаль, что Венгрию мы проедем ночью. Из-за расписания «Паннонии-экспресс» мы сможем любоваться замками графов Эстерхази и принца Евгения Савойского только на фотографиях, развешанных в нашем купе. Зато в Вене в нашем распоряжении десять часов свободного времени. А может быть, даже останемся там на недельку. Стоит! Вена — родина вальса — та, та, та, там, та, там… Музыка «Концертного кафе» и Пратера. In Prater bluh'n wieder die Baume — в Пратере вновь цветут деревья. Пратер всегда открыт, мы пойдем в Пратер. Reisenrad — огромное колесо, которое уносит тебя прямо в небо, и ты
