– Хорошо бы, все страдали этим самым бессилием, – мрачно заметил Джек Обри. – Это уберегло бы нас от многих неприятностей.
– После того как я увидел родителей, мне не терпится познакомиться с этим юношей, плодом крайне непривлекательных чресел. Окажется ли он такой же рептилией, как его папаша? Или маленьким капралом? А может, детское упорство…
– Могу сказать наперед, что он окажется обычным маменькиным сынком и занудой. Но, по крайней мере к тому времени, как вернемся из Александрии, мы будем знать, может ли из него получиться что – нибудь толковое. До конца испытательного срока нас ничто не связывает.
– Вы упомянули Александрию?
– Да.
– В Нижнем Египте?
– Да. Разве я вам не говорил об этом? Мы должны доставить донесение эскадре сэра Сиднея Смита до того, как отправимся в следующее крейсерство. Видите ли, он наблюдает за французами.
– Александрия, – произнес Стивен, останавливаясь посередине набережной. – О радость! До чего же добрый адмирал – pater classis[49]. О, как я ценю этого достойного господина!
– Нам предстоит всего лишь прогулка по Средиземному морю – по пятьсот лье в каждый конец, имея лишь ничтожные шансы наткнуться на приз.
– Я и не знал, что вы такой приземленный, – воскликнул Стивен. – Как не стыдно! Александрия – это же классика.
– И то правда, – отозвался Джек Обри, к которому при виде радостного настроения Стивена вернулись его обычная веселость и жизнерадостность. – А если нам повезет, то мы увидим и горы Кандии. Впрочем, надо возвращаться на судно. Если мы по-прежнему будем здесь стоять, то нас собьет какой – нибудь экипаж.
Глава девятая
«Грех мне жаловаться, – писал Стивен Мэтьюрин, – но когда я думаю, что мог бы ходить по раскаленным пескам Ливии, кишащим (по словам Голдсмита) ядовитыми и не очень ядовитыми гадами; что я мог бы ступить на берег Канопы, взирать на мириады mareotic grallatores, возможно, увидел бы даже крокодилов; что меня провезли мимо северного побережья Кандии, где я целый день наблюдал за горой Ида; что настанет минута, когда Цитера окажется на расстоянии всего лишь получаса ходу, но, несмотря на все мои просьбы, не будет сделано остановки и не „лягут в дрейф“ ради чудес, которые так близко от курса нашего судна, – Циклады, острова Пелопоннеса, великие Афины, – но есть запрет отклоняться от него даже на полдня, то мне трудно воздержаться от того, чтобы не послать Джека Обри к дьяволу. С другой стороны, когда я рассматриваю эти записи не как серию неисполнившихся возможностей, а как результат достижений, то сколько поводов я нахожу для разумных восторгов! Достойное уст Гомера море (раз уж не суша), пеликан, огромная белая акула, которую поймали матросы, чтобы ублажить меня, голотурии, euspongia mollissima[50] (те самые, которыми, по словам Поггия, Ахилл набивал свой шлем), невзрачная чайка, черепахи! Ко всему, эти недели были одними из самых спокойных в моей жизни и могли бы стать счастливейшими, если бы я не знал, что Д. О. и Д. Д. могли бы убить друг друга самым цивилизованным способом, окажись рядом суша, поскольку, как мне представляется, на море такие вещи не могут произойти. Д. О. до сих пор крайне уязвлен некоторыми замечаниями относительно «Какафуэго»: он считает, что Д. Д. усомнился в его храбрости, – это для него непереносимо, мысль эта угнетает его. Что касается Д. Д. , то, хотя он стал поспокойнее, он совершенно непредсказуем: внутри его кипят гнев и недовольство, которые однажды каким-то образом вырвутся наружу. Как именно – не знаю. Кажется, что мы сидим на пороховой бочке в кузнице, а кругом разлетаются искры (я имею в виду возможности совершения преступления)». Действительно, если бы не эта напряженная обстановка, эта нависшая над всеми туча, то было бы трудно вообразить себе более приятный способ провести последние дни лета, чем плавание через все Средиземное море с такой скоростью, на которую был способен шлюп. Теперь судно шло гораздо быстрее, чем прежде, потому что Джеку Обри удалось самым удачным образом удифферентовать его, переместив грузы в трюме таким образом, чтобы приподнять корму и восстановить то положение, которое придали мачтам испанские корабелы. Более того, братья – ловцы губок вместе с дюжиной ныряльщиков, следовавших их указаниям, использовали каждую минуту штиля во время пребывания шлюпа в родных для них греческих водах, очищая днище от ракушек. Стивену вспомнился вечер, когда он сидел на палубе в теплых сгущающихся сумерках, созерцая водную поверхность, на которой не было почти ни одной морщинки. Однако «Софи» удалось поймать брамселями струю ветра, оставляя на воде прямой шепчущий след, переливавшийся неземной красоты сиянием, которое было видно за четверть мили. Ясные дни и звездные ночи. Ночи – когда постоянно дувший с побережья Ионического моря бриз наполнял прямой грот, когда вахтам, сменявшим одна другую, не надо было прикасаться к брасам, они с Джеком сидели на палубе и упоенно пиликали на скрипках до тех пор, пока роса не расстраивала струны. И дни – когда рассветы были так прекрасны, а кругом царило такое безмолвие, что моряки боялись произнести лишнее слово.
Плавание, начальный и конечный пункты которого далеко отстояли друг от друга, само по себе было событием. После того как призовые команды вернулись, судно было полностью укомплектовано. Работы было немного, особенной спешки не было, изо дня в день служба шла своим чередом, ежедневно повторялись артиллерийские учения, убивая минуту за минутой до тех пор, пока однажды, достигнув остовой долготы 16° 31``, вахте левого борта удалось уложиться ровно в пять минут, чтобы произвести три бортовых залпа. И самое главное – чрезвычайно ясная погода и (помимо ничегонеделанья во время штиля, продолжавшегося неделю с лишним, далеко на востоке, почти сразу после того, как они расстались с эскадрой сэра Сиднея) задувшие попутные ветра. Когда умеренный ветер «левантинец» задул сразу после того, как хроническая нехватка воды вынудила экипаж идти к Мальте, Джек Обри невесело заметил:
– Не все коту масленица, будет и Великий пост. Боюсь, нам придется за это заплатить, и очень скоро.
У него было горячее желание совершить быстрый переход, который убедил бы лорда Кейта в его приверженности долгу, его надежности. Ни одна фраза, которую он услышал за всю свою взрослую жизнь, так не подействовала на него, как брошенное адмиралом замечание относительно чина капитана первого ранга. Произнесенная с самыми добрыми намерениями, она прозвучала весьма убедительно и теперь преследовала его.
– Не понимаю, почему вас так заботит этот византийский чин, – заметил Стивен. – Ведь, в конце концов, вас уже называют капитаном Обри, и точно так же вас будут называть после предполагаемого повышения. Насколько мне известно, никто не говорит: «Капитан первого ранга такой-то и такой-то». Неужели вами движет желание капризного ребенка – заполучить, для симметрии, и второй эполет?
