– Разумеется, это желание заполняет мои мысли наряду с желанием получать лишние восемнадцать пенсов в день. Но позвольте указать вам, сэр, что вы во всем заблуждаетесь. В настоящее время меня титулуют капитаном лишь из вежливости. Я завишу от любезности шайки окаянных мерзавцев – так судового лекаря из вежливости называют доктором. Как бы вам понравилось, если бы какой-то хам, решив проявить свою натуру, вздумал назвать вас мистером М.? Между тем, если бы наконец мне присвоили чин каперанга, то я по праву стал бы капитаном. Да и то я переместил бы свою «швабру» с одного плеча на другое. Право носить оба эполета я получил бы лишь после трех лет выслуги. Дело вот в чем. Всякий морской офицер, у которого голова на месте, страстно желает получить приставку «первого ранга» по следующей причине. Стоит преодолеть этот барьер – и с тобой все в порядке. Я имею в виду, что отныне только и остается ждать, пока тебя не произведут в адмиралы.
– Это и есть вершина человеческого счастья?
– Конечно! – воскликнул Джек, выпучив на него глаза. – Разве вам это непонятно?
– Ну разумеется.
– А потом, – продолжал Джек Обри, улыбаясь карьерным грезам, – а потом будешь подниматься по служебной лестнице, получив этот чин независимо от того, командуешь ты кораблем или нет, строго в соответствии с выслугой. Сначала ты контр – адмирал синего вымпела, контр – адмирал белого, затем красного вымпела. Потом ты вице – адмирал синего вымпела – и так далее, до упора. Причем от тебя не требуется никаких заслуг, не будет никакого отбора.
Вот что мне нравится. А до той поры необходим интерес, удача или одобрение начальников – главным образом компании старух. Ты должен им угождать: так точно, сэр; никак нет, сэр; с вашего позволения, сэр; ваш покорный слуга, сэр… Слышите этот запах баранины? Вы не откажетесь отобедать со мной? Я пригласил на обед вахтенных офицера и мичмана.
Вахтенным офицером оказался Диллон, а исполняющим должность мичмана – Эллис. Джек Обри давно решил, что в их отношениях не будет явного разрыва, варварской угрюмости, и раз в неделю приглашал к столу офицера (а иногда и мичмана), стоявшего на полуденной вахте, кто бы это ни был. Раз в неделю его, в свою очередь, приглашали на обед в кают-компанию. Диллон молча согласился с заведенным порядком, и на первый взгляд между ним и капитаном были вполне безоблачные отношения, чему способствовало то, что они редко оставались с глазу на глаз.
В данном случае в качестве громоотвода выступал Генри Эллис. Он оказался обыкновенным юношей, скорее приятным, чем наоборот. Чрезвычайно робкий и скромный, он с самого начала стал объектом издевательств и шуток со стороны Бабингтона и Риккетса. Но теперь он освоился и стал чересчур разговорчив. Впрочем, за капитанским столом он сидел словно проглотив аршин и набрав в рот воды. Кончики его пальцев и ушей были так чисты, что просвечивали. Прижав локти к бокам, он по-волчьи глотал, не разжевывая, куски баранины. Джеку Обри всегда нравилась молодежь, и поэтому он решил оказать внимание гостю. Налив ему вина, он дружелюбно улыбнулся и сказал:
– Утром на марсовой площадке вы читали какие-то стихи. Я бы сказал, превосходные стихи. Мистера Моуэта? Мистер Моуэт владеет искусством стихосложения.
Капитан был прав. Стихотворение мичмана, посвященное постановке нового грота, восхитило всю команду шлюпа. Но его угораздило написать еще и вот такое двустишие:
Двустишие это испортило его репутацию среди молодежи. Именно его и распевали юноши на марсовой площадке, тем самым провоцируя поэта создать очередной стихотворный шедевр.
– Вы нам его не прочтете? Уверен, доктору хочется послушать его.
– А то как же, – подхватил Стивен.
Проглотив кусок баранины, бедный юноша пожелтел и, собрав все свое мужество, произнес: «Слушаюсь, сэр» – и, уставясь на кормовое окно, начал декламировать:
(О боже, не дай мне умереть…)
Голос юного Эллиса задрожал, затих, затем, едва слышно, зазвучал вновь:
но больше он не смог произнести ни звука.
– Чертовски великолепное стихотворение, – после непродолжительной паузы воскликнул Джек. – К тому же поучительное. Доктор Мэтьюрин, не выпьете со мной бокал вина?
Чуть запоздав, появился – легок на помине – Моуэт и произнес:
– Прошу прощения, что помешал, сэр, но в направлении три румба справа по носу видны марсели какого-то судна.
В продолжение всего этого безмятежного плавания в открытом море они почти никого не видели, не считая нескольких каиков, замеченных в греческих водах, и транспортного судна, шедшего от Сицилии к Мальте. Когда их новый знакомый приблизился настолько, что можно было с палубы разглядеть его марсели и прямые паруса, его стали разглядывать гораздо внимательнее, чем обычно. Выйдя в то утро из Сицилийского пролива, «Софи» шла курсом чуть южнее вест-норд-веста. Мыс Теулада на Сардинии, находившийся в двадцати трех лье, был виден в направлении норд-тень-ост. С норд-оста дул умеренный бриз, от порта Магон бриг отделяли двести пятьдесят миль открытого моря. Незнакомец, похоже, шел курсом чуть южнее вест – зюйд-вест на Гибралтар или, возможно, Оран, находясь по пеленгу норд-вест- тень-норд от шлюпа. Продолжая двигаться прежними курсами, они должны были встретиться, но пока было непонятно, которое из судов раньше пересечет кильватерную струю другого.
Независимый наблюдатель заметил бы, что «Софи» немного накренилась на правый борт, на котором собралась ее команда, и стихли оживленные разговоры на полубаке. Он бы улыбнулся, увидев, что две трети команды и все офицеры поджали губы, когда видневшееся вдали судно поставило брамсели. Это
