Из этого сна — правда сна, отягощенного отрывистыми, бессвязными видениями, — его в две склянки утренней вахты пробудил Джек. Одеваясь, они слышали как юный Баббингтон на палубе напевает в полголоса «Милашку Пегги», веселый и радостный как заря нового дня.
Они вышли из каюты, вдохнув смрад, висящий над Хугли и бесконечными заболоченными равнинами, и встретились на переходном мостике с Этереджем, Макалистером и Бонденом.
На пустынном майдане, под фикусовыми деревьями, их ждала группа молчаливых людей: Каннинг, двое его друзей, хирург и еще несколько человек, нужных, чтобы оцепить место дуэли. Два крытых экипажа стояли поодаль. Берк вышел вперед.
— Доброе утро, джентльмены, — произнес он. — Примирение невозможно. Этередж, если вы находите, что уже достаточно светло, давайте расставим наших дуэлянтов; если, разумеется, ваш принципал не предпочитает дать задний ход.
На Каннинге был черный сюртук, застегнутый на все пуговицы поверх шейного платка. Было уже достаточно светло — ясный рассветный полусумрак — чтобы его можно было хорошо рассмотреть: собран, серьезен и невозмутим, но лицо у него сделалось морщинистым и постаревшим, совершенно бесцветным.
Стивен снял сюртук, потом сорочку и аккуратно сложил их.
— Что ты делаешь? — прошептал Джек.
— Я всегда дерусь в одних бриджах: ткань, попавшая в рану, причиняет массу хлопот, дружище.
Секунданты отмеряли расстояние, проверили пистолеты и расставили дуэлянтов. Подъехал еще один крытый экипаж.
Ощутив в руке знакомую уравновешенную тяжесть, Стивен изменился в лице: оно стало холодным, его бесцветные глаза с равнодушно-смертоносным блеском впились в Каннинга, который уже встал в позицию, выставив вперед правую ногу и повернувшись к сопернику боком. Все собравшиеся молча застыли вокруг, в благоговении, как при казни или перед причастием.
— Джентльмены, — сказал Берк, — по сигналу вы можете стрелять.
Рука Каннинга поднялась; в отблеске собственного ствола Стивен заметил вспышку и тут же убрал палец со спускового крючка. Мощнейший удар сотряс его бок и грудь в тот самый момент, когда раскатилось эхо выстрела. Он пошатнулся, перекинул неразряженный пистолет в левую руку и сменил стойку. Облачко дыма расплылось в почти неподвижном воздухе, и Стивен ясно разглядел Каннинга — тот стоял, высоко подняв голову и выпрямив спину, с достоинством римского императора. Ствол нашел цель, слегка вздрогнул, потом замер. Стивен стиснул зубы и выстрелил. Каннинг рухнул как подкошенный, потом приподнялся на четвереньках и затребовал второй пистолет, но снова упал. К Стивену подбежали друзья, и он отвернулся.
— Стивен, ты в порядке?
Он кивнул, все еще холодный и сосредоточенный, и обратился к Макалистеру:
— Передайте мне корпию.
Он промокнул рану, и Макалистер стал обследовать ее, бормоча: «Попала в третье ребро… сломано… отклонилась из-за грудины… Пуля направлена метко… рассчитывал убить вас, скотина… Я наложу повязку». Стивен следил за группой в отдалении. И сердце его упало; холодный, змеиный взгляд исчез, уступив место выражению бесконечной печали. Темная лужа крови под ногами у собравшихся вокруг Каннинга людей могла означать лишь одно — он промахнулся.
Макалистер, придерживая конец бинта во рту, проследил за его взглядом и кивнул.
— Подключичная артерия, если даже не аорта, — пробубнил он сквозь ткань. — Я закреплю этот конец и пойду переговорю с нашим коллегой.
Он вернулся и мрачно кивнул.
— Мертв? — спросил Этередж, и задумчиво поглядел на Стивена, размышляя, поздравлять ли его или нет. Заметив выражение крайнего уныния на лице последнего, капитан предпочел промолчать. Пока Бонден разряжал второй пистолет и убирал оба в ящики, Этередж подошел к Берку. Они обменялись несколькими словами, сдержанно откозыряли друг другу и разошлись.
По майдану уже засновали люди, небо на востоке подернулось красной полосой.
— Мы должны немедленно доставить его на борт, — сказал Джек. — Бонден, подзови экипаж.
Глава одиннадцатая
Тигров не было, а слуги явно выносили вещи.
— Доброе утро, мадам, — распрямляясь, произнес Джек. Диана сделала книксен. — Я принес вам письмо от Стивена Мэтьюрина.
— Ах, как он? — воскликнула она.
— Очень плох: сильная горячка, пуля засела в плохом месте, а рана в этом климате… Но не мне вам говорить о ранах в этом климате.
Глаза ее наполнились слезами. Она ожидала сухости в обращении, но не такого холодного гнева. Он стал выше, чем ей казалось раньше, крупнее и внушительнее. Его лицо стало другим: бывшее в нем нечто юношеское исчезло безвозвратно; суровый, повелительный взгляд. За исключением мундира она обнаружила в нем только одну знакомую черту — собранные в косицу рыжие волосы. Впрочем, мундир тоже стал другим — пост-капитанским.
— Прошу извинить меня, Обри, — произнесла она, открывая письмо. Три неровных строчки корявым почерком:
Она медленно прочитала письмо, потом перечитала еще раз сквозь застилающие глаза слезы. Джек отвернулся и глядел в окно, сцепив руки за спиной.
Помимо гнева и раздражения из-за того, что находится здесь, Джек чувствовал, что в голове у него роится тысяча мыслей, сомнений, его захлестнул вал чувств, которым он не мог подобрать определения. Строгая принципиальность не была свойственна ему, за исключением тех случаев, когда речь шла об ошибках в навигации или нарушении флотской дисциплины. Не ведет ли он себя как напыщенный сноб, питая ненависть к женщине, которой ранее добивался? Наполняющая его до краев суровость — не суть ли это гнусное лицемерие, попытка обмануть доверчивый ум? Он едва не похоронил свою карьеру, погнавшись за ней, она же предпочла ему Каннинга. Не есть ли его ханжеское возмущение не что иное как жалкая месть? Нет, все не так: она жестоко ранила Стивена, и Каннинг, этот превосходный человек, теперь мертв. В ней нет ничего хорошего, совершенно ничего. И все же та дуэль под деревьями имела место быть из-за достойнейшей из женщин, иначе нельзя. Достоинство… Погруженный в размышления, он рассеянно наблюдал за всадником, петляющим среди деревьев. Он обрушился на ее «достоинство» со всей силой, и чего достиг? Общая фраза про то, что все люди разные, не слишком утешала. Всадник снова появился в
