дневное время, и проницательный глаз мог бы подметить, что даже тогда, когда на улице ярко светило солнце, в спальне горел газовый рожок. Мало кто видел его в лицо, а поскольку у стариков память слабая, то они тоже вряд ли могли бы сказать, как он выглядел, когда им в последний раз пришлось лицезреть его. Он никогда не открывал дверей на стук нищих и уличных музыкантов, сам же, случалось, покрикивал на людей, проходивших под его окном. Всем было прекрасно известно, что он замешан не в одном мошенничестве, и лишь самые простодушные дивились тому, что он так не выносит солнечного света.
Он попирал законы Божий, и вот каков краткий перечень злодеяний, совершенных им в те дни, когда он еще имел обыкновение выходить из дому:
Он совращал школьниц с пути истинного, рассказывая им грязные истории и шепча на ухо кощунственные стихи.
Чистота святости была ему ненавистна.
— Не слишком ли длинный получается списочек, сэр? — спросил Ферриски.
— Можете не сомневаться, — ответил Орлик. — Я еще только приступил.
— А как насчет Каталога?
— Что ж, Каталог — это весьма остроумно, — поспешил согласиться Ламонт. — Перекрестные ссылки, двойная бухгалтерия, короче, тут тебе и дебет, и кредит — все разом. Каково ваше мнение, мистер Орлик? Что скажете?
— Каталог его грехов? Вы это имели в виду? — спросил Орлик.
— Так вы поняли? — озабоченно переспросил Ферриски.
— С вашего позволения, полагаю, что понял. ПЬЯНСТВО — подвержен на все сто. ЦЕЛОМУДРИЕ — явно недоставало. Я правильно уловил вашу мысль, мистер Ферриски?
— Прекрасно звучит, джентльмены, — сказал Ламонт, — просто прекрасно, по моему скромному разумению. Сегодня публика ищет в книжках всяких пикантных штучек. Вы не обращали внимания?
— О, мы еще такого насочиняем, только держись!
— Посмотрим, — сказал Орлик.
Он попирал законы Божий, и вот каков краткий перечень злодеяний, совершенных им в те дни, когда он еще имел обыкновение выходить из дому на свет Божий:
АНТРАКС (язва моровая): не обращал никакого внимания на правила перемещения зараженных животных.
МАЛЬЧИКИ: подозрительные шушуканья с уличными огольцами.
НЕЧИСТОПЛОТНОСТЬ: отличался духовной, умственной и физической и бахвалился ею на все лады.
РАЗГОВОРЫ: непристойные беседы по телефону с безызвестными сотрудницами Почтово-телеграфного управления.
ЭКЛЕКТИЧНОСТЬ: практиковал в своих любовных интрижках.
— Завершение этого перечня в подобающем алфавитном порядке, — заметил Орлик, — потребует взвешенного подхода и дополнительных изысканий. Мы проделаем эту работу позже. Сейчас не место (да и не время) смаковать все пороки, скопившиеся в этой смрадной клоаке.
— О, вы, я вижу, мудрый человек, мистер Орлик, — сказал Шанахэн, — и я, затаив дыхание, жду, как вы расшифруете букву «х». Лихо у вас получается.
— «3» это зло, как ни крути, — сказал Ферриски.
— Он совершенно прав, — заметил Ламонт. — Неужели вы не видите, что ему не терпится перейти к делу? А, мистер Орлик? Не пора ли?
— Вот именно, — поддержал его Шанахэн. — Прошу тишины!
В один прекрасный день этот человек, случайно выглянув в окно, увидал в своем саду святого, обходящего вокруг залитых солнцем стен недавно выстроенной церкви в сопровождении лучших представителей священства и псаломщиков, которые на ходу вели ученые беседы, звонили в звонкие железные колокольчики и декламировали изысканные латинские стихи. Открывшаяся картина привела его в ярость. Издав громогласный вопль, он одним махом очутился в саду, дабы привести в исполнение задуманное. Говоря вкратце, в то утро в саду свершилось святотатство. Крепко схватив святого за исхудалую руку, Треллис повлек его за собой и со всего размаху ударил головой о каменную стену. Затем злодей выхватил у священника требник — тот самый, которым некогда пользовался еще святой Кевин, — и в исступлении порвал его на мелкие клочки; однако мало показалось ему этого, и он совершил еще один грех, размозжив булыжником голову молодому священнику — псаломщику, если уж быть точным.
— Так-то вот, — сказал он, глядя на дело рук своих.
— Злое дело совершил ты ныне, — молвил святой, стараясь унять льющуюся из раны на голове кровь.
Но разум Треллиса помутился от гнева, и яд злых помыслов проник в него, помыслов, обращенных против Осененных святостью незнакомцев. Тогда святой подобрал и разгладил порванные листы своей книги и прочел Вслух проклятие злодею — три строфы непревзойденного изящества и лучезарной чистоты...
— А знаете что, господа, — произнес Орлик, заполняя паузу в своем рассказе звуком своего мелодичного голоса, — боюсь, мы снова на неверном пути. Что скажете?
— Да уж это точно, — откликнулся Шанахэн. — Не в обиду будь сказано, но только дерьмецовый получается рассказ.
— С этакими нападками на церковь вы далеко не уйдете, — поддержал его Ферриски.
— Похоже, усилия мои не находят понимания, — сказал Орлик. Губы раздвинулись в легкой улыбке, и, воспользовавшись этим, он быстро пробежал по зубам кончиком пера.
— Готов поспорить, — ответил Ламонт, — вы способны на большее. Вдвое лучше выйдет, стоит только умом пораскинуть.
— Уже раскинул, — сказал Орлик, — и думаю, не худо бы нам прибегнуть к услугам Пуки Мак Феллими.
— Если вы не поторопитесь и не приметесь за дело, сэр, — сказал Ферриски, — Треллис накроет нас прежде, чем мы его. Он нам головы поотрывает. Не мешкайте, мистер Орлик. Хватайте вашего Пуку, и пусть мигом берется за работу. Господи, если только Треллис узнает, чем мы тут занимаемся...
— Для начала, — попросил Шанахэн, — пусть у него огромный нарыв вскочит на том малюсеньком месте на спине, до которого не дотянуться. Всем известно, что у каждого человека есть на спине местечко, которое никак не почесать. Вот оно, вот.
— Ну, для этого есть такие специальные палочки — спиночесалки, — заметил Ламонт.
— Погодите минутку! — сказал Орлик. — Прошу внимания.
Утро вторника, пришедшее со стороны Дандрама и Фостер-авеню, было солоноватым и свежим после своего долгого путешествия над морями и океанами, золотистый солнечный проливень в неурочный час пробудил пчел, которые, жужжа, отправились по своим каждодневным делам. Маленькие комнатные мушки устроили в амбразурах окон блестящее цирковое представление, бесстрашно взлетая на невидимых трапециях в косых лучах солнца, как в огнях рампы.
Дермот Треллис лежал в своей кровати на грани сна и яви, и глаза его загадочно мерцали. Руки безвольно покоились вдоль тела, а ноги, словно лишенные суставов, тяжело раскинутые, были вытянуты и упирались в изножье кровати. Диафрагма, с ритмичностью метронома сокращавшаяся в такт его дыханию, мерно приподнимала ворох стеганых одеял. Иными словами, он пребывал в умиротворенном состоянии.
Вежливое покашливание, раздавшееся у него над ухом, заставило его окончательно очнуться. Глаза его — перепуганные часовые на красных наблюдательных вышках — заставили его удостовериться, что рядом с ним, на горке с посудой, сидит не кто иной, как Пука Мак Феллими собственной персоной. Черная прогулочная трость из бесценного эбенового дерева чинно покоилась на туго обтянутых штанами коленях. От него исходило тонкое благоухание дорогого бальзама, а складки галстука были запорошены нюхательным табаком. Перевернутый цилиндр его стоял на полу, и черные вязаные шерстяные перчатки были аккуратно сложены внутри.
— С добрым утром вас, сэр, — пропел Пука. — Не сомневаюсь, что вы изволили пробудиться так рано, дабы насладиться утренней прохладой.
Треллис привел прыщи на лбу в такое расположение, чтобы как можно лучше выразить постигшее его
