— Дайте же человеку спеть, вы что? — цыкнул О'Тул на Эйсн и Дорис, которые уселись вдвоем в продавленном кресле и всё шутили, что оно вот-вот развалится.
В кружевном платье Мэри дрожала. Было промозгло, хотя Хики растопил камин на славу. Комнату не отапливали с тех времен, когда Де Валера поставил в книге автографов свою подпись. От каждого предмета поднимался пар.
О'Тул спросил, желает ли спеть кто-нибудь из дам. Их было пять: миссис Роджерс, Мэри, Дорис, Эйсн и Кристалина — местная парикмахерша, которая для вечеринки освежила красно-рыжий цвет своих волос и говорила все, что пища для нее здесь слишком тяжела (гусь жирный, непроваренный, не нравится ей что-то яркость его мяса; она любит деликатные блюда — кусочек холодной цыплячьей грудки под пикантным соусом). Настоящее имя ее было Кармел, но, сделавшись парикмахершей, она переменила его на Кристалину и стала из шатенки красно-рыжей.
— А вы, я чувствую, поете. Правильно я угадал? — спросил О'Тул у Мэри.
— У них там в горах разговаривать-то не умеют, — сказала Дорис.
Мэри почувствовала, как лицо ее из матового делается красным. Она не стала говорить им... но фамилию отца однажды напечатали в газете, потому что он увидал куницу в молодых посадках; и дома у них пользуются вилкой и ножом, когда едят, а кухонный стол покрывают клеенкой и держат банку с кофе на случай, если кто зайдет. Она не стала говорить им ничего. Только нагнула голову, показывая, что не будет петь.
В честь брата-епископа О'Тул поставил «Далеко в Австралии»: миссис Роджерс попросила. Звуки со скрипом и скрежетом вырывались из граммофонной трубы, и Броган сказал, что и то мог бы спеть это лучше.
— Господи, суп-то мы забыли! — вскричала вдруг миссис Роджерс, бросая вилку и устремляясь к двери. Запланировано было начать угощение с супа.
— Я помогу, — сказала Дорис, впервые за весь вечер поднимаясь с места, и они пошли вниз за кастрюлей темного супа из гусиных потрохов, с утра кипевшего на слабом огоньке.
— Итак, нам нужно по два фунта с каждого мужчины, — сказал ОТул, пользуясь отсутствием миссис Роджерс, чтобы покончить с деликатным денежным вопросом (договорились внести по два фунта на вино; дамы не должны были платить: их пригласили для создания приятной, элегантной атмосферы и, разумеется, для помощи).
ОТул пошел по кругу с кепкой, и Броган сказал, что, если вечеринка в его честь, с него причитается пятерка.
— С меня причитается пятерка, но вы, я думаю, на это не пойдете, — сказал он и протянул два фунта.
Хики, сам ОТул и длинный Джон-Семга, ни разу за все время не раскрывший рта, тоже положили деньги. ОТул передал их миссис Роджерс, когда та вернулась, и предложил «засечь, чтоб не было усушки».
— Большое всем спасибо, — сказала она, засовывая их за чучело совы, стоявшее на каминной полке, под бдительным взглядом епископа.
Миссис Роджерс наполнила бульоном чашки, и Мэри поручили раздавать их. Жир каплями расплавленного золота плавал на поверхности.
— Теперь мне крышка, моя мартышка, — сказал Хики, беря свою чашку из рук Мэри; потом попросил у нее кусок хлеба, поскольку совершенно не привык есть суп без хлеба. — Послушай, Броган, — обратился он к богатому приятелю, — теперь, когда ты человек со средствами, куда ты денешь свои деньги?
— Правда, куда? — сказала Дорис.
— Ну, например, — ответил Броган, подумав, — мы сделаем некоторые преобразования в доме...
В доме у Брогана никто из присутствующих не был: дом находился в Адере, за тридцать миль отсюда, на краю Лимерика. Никто не видел также и его жены, которая, как надо было понимать, жила там постоянно и держала пчел.
— Какие преобразования? — спросил кто-то.
— Обставим, например, гостиную и разобьем цветник.
— А еще что? — спросила Кристалина, думая о всех шикарных платьях, которые накупила бы за эти деньги. Платьях и безделушках.
— А потом, — сказал Броган, опять подумав, — может, даже съездим в Лурд. Не знаю еще, как получится.
— Руку дала бы себе отсечь ради поездки в Лурд! — сказала миссис Роджерс.
— И возвратилась бы опять с двумя, — сказал Хики, но никто не обратил на него внимания.
ОТул налил четыре неполных стакана виски и, отступив немного, проверил уровень во всех стаканах — мужчин всегда ужасно волновала возможная несправедливость при распределении спиртного. Затем расставил бутылки с крепким портером по шесть штук в четырех местах стола и показал каждому из кавалеров, где то, что ему причитается. Для дам был приготовлен джин и апельсиновая.
— Мне только апельсиновой, — сказала Мэри.
— Не будьте такой паинькой, — сказал ОТул и, когда Мэри отвернулась, подлил ей в стакан джину.
Выпили за здоровье Брогана.
— За Лурд, — сказала миссис Роджерс.
— За Брогана, — сказал О'Тул.
— За меня, — сказал Хики.
— Холера тебе в бок, — сказала Дорис, немного захмелевшая от приложения к сидру.
— Не знаю, как насчет Лурда, — сказал Броган, — а вот гостиную обставим обязательно и разобьем цветник.
— У нас тут есть гостиная, — сказала миссис Роджерс, — и ни одна душа туда не ходит.
— Пойдем в гостиную, Дорис, — обратился О'Тул к Мэри, накладывавшей гостям желе из эмалированного тазика; более подходящей посуды для этого не нашлось.
Желе было красное со взбитым белком, но что-то, видно, сделали не так, потому что оно расползалось. Мэри накладывала его в блюдца и думала о том, как все неряшливо и грубо тут, на вечеринке, нет даже настоящей скатерти — только хлорвиниловая пленка — и нет салфеток. А этот тазик с желе... В нем, может, перед этим умывались?
— Теперь пусть кто-нибудь расскажет интересный случай, — сказал Хики, начавший уставать от разговоров о цветниках и гостиных.
— Я расскажу, — извергнулся из своего молчания длинный Джон-Семга.
— Идет, — сказал Броган, потягивая попеременно из стакана с виски и стакана с портером (так только и получаешь удовольствие от выпивки, поэтому-то в барах он предпочитал бы покупать себе спиртное сам, а не страдать от чьей-то скаредности).
— А интересный случай? — спросил Хики.
— Про моего брата, — сказал длинный Джон. — Про Патрика.
— Ну нет уж, хватит этой ерунды, — сказали вместе Хики и О'Тул.
— Нет, пусть расскажет, дайте ему рассказать, — сказала миссис Роджерс, ни разу, правда, не слыхавшая про этот случай.
— Был у меня брат Патрик, — начал длинный Джон. — И вот он, значит, умер. Сплоховало сердце.
— Пресвятая дева, неужто опять это? — сказал Броган, припоминая, о чем пойдет речь.
Но Джона-Семгу не остановили непочтительные замечания мужчин.
— Стою я один раз в сарае, с месяц, как похоронили Патрика, и вижу, выходит он из стены и идет по двору.
— Ой, что бы с тобой было, доведись тебе такое? — обратилась Дорис к Эйсн.
— Дайте ему договорить, — сказала миссис Роджерс. — Говори, Джон-Семга.
— Идет он, значит, на меня. Что ж, думаю, теперь мне делать? Был сильный дождь — вот я и говорю брату: «Спрячься, а то промокнешь».
— А он? — в волнении спросила одна из девушек.
— Пропал, — сказал Джон-Семга.
— О господи, дайте немного музыки, — сказал Хики (он слушал эту историю в девятый или десятый раз,
