в ней не было ни начала, ни конца, ни середины).
Поставили пластинку, и О'Тул пригласил Мэри танцевать. Он делал массу дополнительных движений и подскоков, время от времени испуская залихватское: «Юпи-и-и!» Броган и миссис Роджерс танцевали тоже, и Кристалина сказала, что пошла бы, если б ее пригласили.
— Давай-давай, выше коленки, Братец Кролик, — говорил О'Тул Мэри, скача по комнате и задевая ножки стульев. Мэри чувствовала себя как-то странно: голова кружилась, кружилась, а под ложечкой было приятное щекочущее ощущение — хотелось лечь навзничь и вытянуть ноги. Это было совсем незнакомое ощущение, и оно пугало ее.
— Пойдем в гостиную, Дорис, — сказал О'Тул, направляя ее в танце к двери и выводя прямо в холодный коридор, где неуклюже чмокнул в губы.
В комнате, откуда они вышли, Кристалина начала плакать. Так действовало на нее вино — она или начинала плакать, или разговаривала с иностранным акцентом, спрашивая при этом: «Почему это я говорю с иностранным акцентом?» На сей раз она плакала.
— В жизни нет радостей, Хики, — говорила она, уронив голову на руки, а ее блузка ползла вверх, выскальзывая из-под корсажа.
— Каких радостей? — спрашивал Хики (он получил спиртного сколько ему требовалось и еще вытянул фунтовую бумажку из-за совы, когда никто не видел).
Эйсн и Дорис сели по бокам длинного Джона, напрашиваясь в гости к нему на тот год, когда поспеет сахарная слива. Джон-Семга жил совсем один в некотором отдалении от местечка и выращивал фрукты. Он был чудаковат и нелюдим и каждый день, зиму и лето, купался в горной речке у себя за домом.
— Старая супружеская пара, — говорил Броган, обхватив рукой миссис Роджерс и принуждая ее сесть, потому что запыхался от танца.
— Я уношу с собой прекраснейшие воспоминания о всех вас, — сказал он и, садясь, притянул ее к себе на колени.
Она была грузная женщина, с каштановыми прядями волос неравной густоты, когда-то бывшими другого цвета.
— В жизни нет радостей, — рыдала Кристалина; из граммофонной трубы вылетела очередь трескучих звуков, и с лестничной площадки вбежала Мэри, спасаясь от своего партнера О'Тула.
— Я дело говорю, — сказал он и подмигнул.
О'Тул стал первым задираться и скандалить.
— Теперь, дамы и господа, анекдотик для смеха, желаете?
— Валяй. — сказал Хики.
— Вот. было, значит, три парня: Пэдди из Ирландии, Пэдди из Шотландии и Пэдди из Англии. И позарез им требовалось...
— Только без сальностей, — оборвала миссис Роджерс, не давая ему брякнуть лишнее.
— Какие еще сальности? — обиделся О'Тул. — Сальности?!
И он потребовал объяснений.
— Здесь девушки, — сказала миссис Роджерс.
— Ах, девушки, — хмыкнул О'Тул, хватая бутылку со сливками, которые забыли подать к желе, и опрокидывая ее над развороченными остатками гуся.
— Эй. эй, приятель. — сказал Хики. отбирая у него бутылку.
Миссис Роджерс сказала, что сейчас самое время расходиться спать, поскольку вечеринка, видимо, уже окончена.
Гости должны были заночевать в отеле. Отправляться домой было поздно, к тому же миссис Роджерс не хотела, чтобы кто-то видел, как они, пошатываясь, выходят от нее в такой час. Полиция следила за ней в оба, не стоило лезть на рожон, по крайней мере до конца рождества. Места ночлега распределили заранее, было три свободные комнаты. Одна — комната Брогана, которую он занимал всегда. Троим оставшимся мужчинам предстояло разделить другой просторный номер; женщинам, включая и миссис Роджерс, отводилась комната за приемной.
— Слезай — приехали! Постельная улица, простынный переулок, — сказала миссис Роджерс, заслоняя решеткой догорающий огонь, и вытащила деньги из-за совы.
— Подсластить... — сказал О'Тул, поливая на этот раз портером блюдо из-под гуся, и Джон-Семга пожалел, что не остался у себя. Ему представился белый день и купание в речке за домом из дикого камня.
— Омывание, — вслух произнес он, смакуя и самое слово, и мысль о холодной воде, приходящей в соприкосновение с телом.
Он мог бы обходиться без людей, люди — хламье. Вспомнил сережки на дереве перед окном, сережки в феврале — беленькие, как снег... А кому нужны люди?
— Кристалина, подъем! — говорил Хики, надевая ей туфли на ноги и похлопывая по икрам.
Броган поцеловал четырех девушек на сон грядущий и через лестничную площадку проводил до двери в комнату. Мэри рада была ускользнуть, пока О'Тул не видит; он сильно буйствовал, и Хики пытался его урезонить.
За дверью Мэри перевела дух; о том, что сюда задвигали мебель, она начисто забыла. Устало принялись освобождать проход. Комната была так заставлена, что негде было повернуться. Вдруг Мэри испуганно напряглась: с лестницы долетали выкрики и пение О'Тула. В апельсиновую ей тогда подмешали джин, теперь она не сомневалась в этом, потому что поднесла ладонь ко рту и ощутила запах своего дыхания. Она нарушила зарок, положенный причастием, нарушила слово; не будет ей за это счастья.
Вошла миссис Роджерс и сказала, что для пятерых кровать тесна, и потому сама она поспит одну ночь на диване.
— Лягте валетом, — сказала она, предупредив, чтобы не обламывали резных завитушек и не болтали до утра. — Спокойной ночи, благослови господь, — и миссис Роджерс притворила дверь снаружи.
— Мило устроила, —сказала Дорис, — всех запихнула сюда... И куда она подалась, интересно?
— Можно взять бигуди? — спросила Кристалина.
Для Кристалины не было на свете ничего важней волос. Она и замуж не пошла бы — ведь тогда нельзя будет оставить на ночь бигуди. Эйсн сказала, что и за миллион не согласилась бы накручивать сейчас волосы, так ее разморило, и, раскинув руки, плюхнулась на стеганое одеяло. Она была потливая и шумная девица, но Мэри предпочитала ее двум остальным.
— А, вот вы где! — сказал О'Тул, толкнув их дверь.
Девушки всполошились и потребовали, чтобы он сейчас же вышел, потому что они готовятся ко сну.
— Пойдем в гостиную, Дорис, — обратился он к Мэри и поманил ее согнутым указательным пальцем. Он был пьян и потому никак не мог поймать ее взглядом, знал только, что она где-то там.
— Иди проспись, ты пьян, — сказала Дорис, а он вдруг на секунду выпрямился и попросил, чтобы она не говорила за других.
— Идите спать, Майкл, вы устали, — сказала Мэри. Она старалась говорить спокойно, потому что он мог выкинуть любой фортель.
— Пойдем в гостиную, слышишь? — сказал он, ухватив Мэри за кисть, и потянул к двери.
Мэри вскрикнула, а Эйсн сказала, что размозжит ему голову, если он не отпустит девчонку.
— Дай-ка мне тот горшок, Дорис! — крикнула она, и тут Мэри начала плакать, испугавшись, что разразится скандал.
Мзри не выносила скандалов. Однажды отец с соседом крупно поспорили при ней из-за межи — Мэри так и не могла забыть этой истории; оба тогда хлебнули лишнего по случаю ярмарки.
— Ты тронулась или рехнулась? — сказал ОТул, заметив, что она плачет.
— Даю две секунды, — предупредила Эйсн, нацелясь поднятым горшком на обалделое лицо О'Тула.
— Подобрались вы тут бесчувственные вороны сонные... вороны... — сказал О'Тул. — Нет, чтобы приобнять мужчину. — И, понося их, каждую в отдельности, он вышел.
Они с большой поспешностью закрыли дверь и приперли ее шкафом, чтобы О'Тул не вломился, когда будут спать.
