делами. Неуместно советоваться с нами по таким вопросам.
И снова говорит КАРДИНАЛ БАЛДИНИ.
ПАПА: Forsitan poena leviora ille Reverendus Fahrt adduci posit ut et sui sit memor et quae sacerdotis sint partes intellegere.
Возможно, не слишком суровая епитимья поможет отцу Фарту восстановить душевное равновесие и начать уделять должное внимание своему святому долгу.
Тут Папа поднялся, и все присутствующие на аудиенции поднялись тоже.
ПАПА: Nobis nune abeundum esse videtur. Illud modo ex liberis meus quaero ut de iis cogiteat quae exposui.
Я думаю, мы должны сейчас удалиться. Я прошу своих детей поразмышлять над тем, что мы сейчас сказали.
Затем Святой Папа осенил нас крестным знамением и исчез за дверью, открывшейся позади него.
В молчании, друг за другом проследовали мы через приемную. Кардинал Балдини и отец Фарт шли впереди, о чем-то тихо переговариваясь. В тот момент я, конечно, не имел ни малейшего представления ни о теме, обсуждавшейся на аудиенции, ни о том, что говорил Папа по-латыни и по-итальянски. И только расспросив на следующий день монсеньера Кахилла, я получил кое-какую информацию. И должен был сесть, чтобы не упасть. Я поинтересовался, какой предмет обсуждали на аудиенции. Он ответил, что дал слово чести, что никогда никому этого не откроет.
Мое продвижение по коридорам Ватикана бок о бок с мистером Коллопи было медленным и утомительным. Чуда не произошло. Ничто не смогло исцелить его от баснословного веса. Думаю, на это способно только время.
20
Было утро. Я лежал в постели, решившись наконец, не идти в этот день в школу и думая о том, что, возможно, уже никогда больше туда не пойду. Последнее письмо брата с экстраординарными сведениями о Святом Папе и отце Фарте содержало чек на двадцать пять фунтов. Я только что велел Анни принести мне в постель завтрак и лежал, наслаждаясь покоем, куря и размышляя. Было слышно, как погонщики кричат на лошадей, тянущих по каналу баржи. Достойно удивления, как быстро меняется жизнь. Получение братом наследства в пять тысяч фунтов стерлингов было чудом само по себе, а другим чудом было основание им в Лондоне нового университета, проделанное с большой ловкостью и сноровкой. А теперь он вместе с мистером Коллопи и отцом Фартом беседует с самим Святым Папой. Меня бы не удивило, если бы моего брата назначили мэром Рима или если бы он вернулся домой в пурпурной мантии кардинала, поскольку я знал, что в былые времена Папы не видели ничего особенного в том, чтобы назначать на должности кардиналов сущих детей. Я думал о том, что мог бы отправиться к брату в Лондон. Даже если его бизнес не устроит меня, там найдется масса другой работы.
Неожиданно в комнату вошла Анни и протянула мне оранжевый конверт. Это была телеграмма.
КОЛЛОПИ УМЕР. ПОХОРОНЫ ЗАВТРА ЗДЕСЬ, В РИМЕ. ПОДРОБНОСТИ ПИСЬМОМ.
Я чуть не свалился с постели. Анни стояла, уставившись на меня.
– Кажется они уже на пути домой? – спросила она.
– Э... да, – запинаясь пробормотал я. – Они только, вероятно, ненадолго заедут в Лондон. Бизнес брата, ты же понимаешь.
– Им, наверное, – сказала она, – было бы очень интересно побродить по всему свету?
– Это было бы очень утомительно.
– Ах да, и подумай об их кошельках. Пошло бы это им на пользу?
Она вышла, а я остался лежать наедине с грустным известием, которое должно было изменить всю нашу жизнь. Я лгал Анни совершенно автоматически и только сейчас осознал, что умерший был ее отцом. Я зажег еще одну сигарету и понял, что не знаю, что делать. Да и что я мог сделать.
Через некоторое время я встал и начал печально слоняться по всему дому. Анни куда-то ушла, видимо за продуктами. Я абсолютно не представлял, как сообщу ей эту ужасную новость. Как она ее примет? Это выходило за пределы моего разумения. Я подумал, что пара бутылок крепкого мне не повредит. Почти уже надев пальто, я вдруг остановился, снова вытащил телеграмму и уставился на нее. А потом сделал то, что, как теперь понимаю, было актом трусости. Я положил ее на кухонный стол и быстро вышел из дома. Перешел через канал по мосту Бэггот-стрит и вскоре уже сидел в пабе, дожидаясь, когда принесут бутылку портера.
У меня не было в обычае сильно напиваться, но в тот раз я просидел там много-много часов, отчаянно стараясь прояснить свои мысли. Без особого успеха. Когда я ушел оттуда, было почти три часа. Шатаясь, я брел домой, держа в руках шесть бутылок.
Дома никого не было. Телеграмма отсутствовала, а на ее месте лежала записка, гласившая, что еда в духовке. Я достал отбивную, что-то еще и стал есть. У Анни были подруги, и, вероятно, она ушла к одной из них. Ну что же, оно и к лучшему. Я почувствовал себя невероятно отяжелевшим и сонным. Осторожно собрав бутылки, прихватив стакан и штопор, я отправился в спальню, плашмя упал на постель и вскоре забылся глубоким тяжелым сном. Когда я проснулся, было раннее утро. Я налил себе выпить и закурил сигарету. Постепенно воспоминания о событиях прошедшего дня вернулись ко мне.
Когда Анни вошла с завтраком (к которому я едва притронулся), ее глаза были красны. Несомненно, она очень много плакала этой ночью, но сейчас была собранна и спокойна.
– Мне очень жаль, Анни, – сказал я.
– Почему они не хотят привезти его домой, чтобы похоронить здесь, рядом с моей матушкой?
– Я не знаю. Давай подождем письма.
– Почему они даже не подумали обо мне?
– Я уверен, они сделали все, что можно было сделать в сложившихся обстоятельствах.
