— Все зависит от тебя, парниша, — громко произнесла женщина, обращаясь к своему отражению в зеркале. Слова прозвучали нелепо и больно резанули слух.
Чего сейчас не хватало Линде, так это маленького чуда. Хотя бы крохотного, слабенького огонька в конце темного лабиринта, куда ее швырнула судьба. Или одного крепкого, жаркого объятия и ласкового слова. Женщина снова вздохнула. О да, за объятие она отдала бы целое состояние! Несчастная овдовела всего каких-нибудь несколько месяцев назад, без объятий и любви прожила много томительных лет.
Гримасничая перед зеркалом, Линда натянула на себя поношенные шорты и просторную тенниску. Ну, давай, поплачься, глумилась она над собой.
Только что это тебе даст? Ничегошеньки.
После неторопливого завтрака женщина провела час в саду, пропалывая и поливая молодые всходы пряных трав. Возможно, она поступала глупо, выращивая зелень на острове, но это никому не приносило вреда. Более того, занятие это, несомненно, успокаивало ее истерзанную душу, на сердце становилось легче и радостнее при виде тоненьких, хрупких стебельков, которые с таким упорством тянулись к солнцу. Совсем как я, подумала садовница и с усмешкой вскинула руки навстречу сияющему светилу.
Бабушка Линды когда-то жила в загородном коттедже на севере штата Нью-Йорк, у нее был большой сад, где нашлось место грядкам с разными пряными травами. Линда до сих пор помнила их чудесный запах, бабочек, порхавших над кудрявой зеленью, стол, уставленный великолепными блюдами, которые были причудливо украшены петрушкой, пастернаком, сельдереем и издавали необыкновенный аромат. Ее мама тоже выращивала разную зелень в саду, окружавшем их особняк. Однако это не вызывало восторга у садовников, в чьи обязанности не входили хлопоты с невзрачной «травой», в беспорядке заполнившей пространство вокруг да около тщательно ухоженных дорожек и цветочных клумб.
Задумавшись, Линда уставилась на крохотные листочки базилика, и вскоре ее глаза затуманило легкое зеленое марево.
— Ах, мамочка, — прошептала она. — Как бы мне хотелось, чтобы ты была сейчас рядом! Мне так одиноко. Что же мне делать?
Внезапно женщина выпрямилась и торопливо провела по глазам грязной ладонью; ее раздражало, что она позволила себе расслабиться. Жизненные невзгоды надо преодолевать со смехом, а не со слезами. Она убрала поливочный шланг и вернулась в дом.
Захватив книгу, холодный сок и остатки бельгийского шоколада, Линда спустилась на пляж и устроилась на полотенце. Два часа спустя книга была прочитана, сок выпит, а шоколад съеден. Окунувшись в море, она собрала вещи и зашагала по дорожке, ведущей к вилле. Вдруг ее взгляд упал на что-то, белеющее в кустах около скал. Она подошла к зеленым зарослям, наклонилась и извлекла оттуда два листка бумаги. Судя по виду, они сначала прилично вымокли, а потом просохли. Рассматривая свою находку, Линда вдруг вспомнила про мужчину, который вчера перед дождем гонялся за страницами, разлетавшимися во все стороны. На тех, что подобрала Линда — обычной бумаге для пишущих машинок, — через два интервала был напечатан текст, который сразу привлек ее внимание.
«Я стоял перед окном, — читала женщина, — и допивал свое виски. Она опять была там, на пляже. Вот уже несколько недель я наблюдаю за этой женщиной, но мне о ней ничего не известно. Кто она, что здесь делает и почему поселилась одна на острове — этого я не знаю. Рядом с ней я ни разу никого не видел. Иногда незнакомка исчезает куда-то на пару часов, но, как правило, почти весь день бывает занята — одновременно или попеременно — лишь тремя вещами: слоняется по берегу, поедает целыми коробками бельгийский шоколад или читает скверные романы. У нее очень темные волосы, очень короткая стрижка, очень большие и очень грустные глаза. Она странная, необщительная, молчаливая и к тому же худая, как уличная кошка».
Сердце читательницы стучало, как молоток. Рука, державшая страницу, дрожала. Кровь кипела от ярости.
— Худая, как бездомная кошка!
Она уставилась на пляшущие перед глазами строчки. Похоже, это отрывок из какого-то дневника или романа. Но ведь это возмутительное описание вовсе не плод авторского воображения, не так ли? Ведь нет сомнений, абсолютно никаких сомнений в том, кто подразумевается под уличной кошкой. Это, скажу тебе откровенно, Линда Барлоу, твой портрет. Портрет женщины, недавно потерявшей мужа, хлебнувшей горя, оставшейся без гроша в кармане.
Он писал о ней. Следил за ней и писал. О Боже! Женщина закрыла глаза и попыталась подавить в себе взрыв негодования. Взгляд Линды упал на вторую страницу и жадно заскользил по строчкам, которые показались ей сначала бессмысленными, но затем…
«Она стояла голая на берегу, у самой воды, залитая серебряным светом луны. Это было прекрасное зрелище. Бесшумно ступая по песку, я подошел к ней. Она обернулась, словно почувствовав мое приближение, и кокетливо, загадочно улыбнулась, заставив мою кровь забурлить весенним ручьем.
Я коснулся ее кожи — гладкой, как шелк. Ее груди были пышные и упругие, и она резко вздохнула, когда я собрал их тугое тепло в свои ладони. Большие глаза напоминали два колодца с таинственно мерцающей водой. Я прильнул губами к ее губам, и тотчас во мне вспыхнуло жаркое пламя. Я страшно хочу узнать ее, раскрыть ее тайну, заставить ее…»
На этих словах фраза обрывалась. Линду охватило смущение, ее щеки пылали. Он хотел заставить ее что-то сделать. Но что? Она вся дрожала от волнения. Неужели женщина, которую соблазняет герой, тоже списана с нее, с Линды Барлоу? Ответить на тот вопрос было невозможно, поскольку между двумя страницами, которые держала Линда оставались еще двадцать три с неизвестным ей содержанием.
Черт бы его побрал! И что он себе воображает? Подумаешь!
Снова собрав свои вещи, Линда ринулась вверх по дорожке, ворвалась в дом, надела поверх бикини длинную малиновую рубашку и выбежала наружу, прижимая к груди два помятых листка бумаги. Вилла незнакомца, частично затененная ветвями миндального дерева и аметистовой бугенвиллии, располагалась выше на склоне горы, и когда Линда добралась до его жилища по каменистой тропинке, ее легкие работали, как насос, а сердце кипело от ярости.
Дверь в дом была приоткрыта, и оттуда лились завораживающие звуки прекрасной мелодии. Нет, это не Моцарт и не Бетховен. Явно не классика, но и не какой-нибудь современный рок или поп. Доносившаяся музыка словно загипнотизировала женщину, и с минуту она стояла как вкопанная, а затем, очнувшись, громко постучала в дверь.
Линда все никак не могла отдышаться после подъема в гору, а ее слух тем временем продолжали ласкать божественные звуки. Мелодию вела скрипка в сопровождении джазового оркестра. Хрупкий инструмент в руках настоящего виртуоза будил страсть, чувственность, вызывал головокружение. Линда даже закрыла глаза и сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться.
На ее стук никто не ответил — его, очевидно, заглушила музыка, и тогда Линда открыла дверь и вошла. Черт с ним. Она не собиралась отступать в момент, когда ее переполнял столь благородный гнев. Ей необходимо во что бы то ни стало высказаться, дабы этот писака сполна получил то, что ему причитается.
Она заметила его почти сразу: он сидел в дальней комнате справа и работал. Стол, на котором стояла пишущая машинка, был завален бумагой. Впрочем, казалось, что буря пронеслась не только над ним, но и по всей комнате. Всюду валялись газеты, книги, фотографии. Некоторые снимки были приколоты к доскам из пробкового дерева, другие — разложены на столе.
Мужчина не заметил, как Линда вошла. Сидя за машинкой, он быстро печатал, пальцы с профессиональной легкостью летали над клавишами, а поза свидетельствовала о том, что незнакомец поглощен работой.
Вдруг он замер, мгновенно повернулся и выругался.
— Какого дьявола!..
— Простите за вторжение. Я стучала, но никто не подошел к двери.
Само воплощение вежливости — она всегда такая, пусть знает. Такая воспитанная. Такая культурная. Надо же, явилась к нему рвать и метать, а вместо этого извиняется. Музыка обволакивала ее, сводила с ума, усмиряла гнев.
Резко отодвинув стул, мужчина вскочил, похожий на тигра, изготовившегося к прыжку.
— Черт побери! Что вам здесь нужно? Разве не видите, что я работаю?
