дежурство.
Разговаривая с ним, она начала плакать и никак не могла остановиться. Доктор Трулав похлопал ее по руке, с сочувствием улыбнулся и отправил отсыпаться.
А вечером Бидж получила письменное извещение о том, что экзамен по терапии мелких животных она не сдала и должна будет пройти курс повторно. Со слипающимися глазами, плохо соображая, Бидж позвонила доктору Трулаву, чтобы подтвердить получение извещения (он сам к телефону так и не подошел; разговаривала Бидж с его секретаршей), и отправилась спать.
Бидж прогнала воспоминания и обнаружила, что Лори все еще вопросительно смотрит на нее.
— Сегодня я проснулась уже совсем в норме, отдохнувшей и бодрой. Теперь все в порядке.
— Конечно, все в порядке, — ответила Лори решительно. — С тобой и раньше было все в порядке — просто ты переутомилась. Ты хоть с кем-нибудь обсудила все это? С друзьями? С родными?
— Ты же знаешь о моей матери, — ответила Бидж сухо.
— Да, я знаю. Такое случается чаще, чем ты думаешь, Бидж, и… — она заколебалась, — я слышала, что у нее была неизлечимая болезнь.
Бидж коротко кивнула. Она не знала ничего о болезни матери, пока не прочла ее предсмертную записку. В этом-то и был весь ужас.
Лори снова спросила:
— Так ты говорила с кем-нибудь? — Лори Клейнман, техник-анестезиолог, была слишком молода для того, чтобы опекать студентов, но по характеру не могла не беспокоиться о них.
Бидж была рада ее сочувствию.
— Я позвонила брату. — Он проявил симпатию, но довольно отстранение — наверное, еще не прошел шок, вызванный самоубийством их матери. Бидж тогда рассердилась, что ее горести не так уж его взволновали. — А говорить об этом с друзьями я еще не готова.
— Ну, со мной-то ты говоришь. И мне не нравится, что ты так поспешила собрать вещички. На твоем месте я сделала бы это через три недели, по возвращении.
Лори говорила так, как будто не испытывала никаких сомнений, но смотрела внимательно и настороженно. Недаром она была учительницей, прежде чем стала анестезиологом.
У Бидж (об этом она не сказала даже своему брату) вырвалось:
— Может быть, я сюда не вернусь. Лори кивнула:
— Я догадывалась, что у тебя может возникнуть такая мысль.
Бидж чуть не рассмеялась.
— И это все? Ни потрясения, ни огорчения, ни сожаления? — У Бидж были и другие печали, но говорить о них с кем-нибудь — даже с Лори — она еще не могла.
Лори грустно улыбнулась:
— Ты поставишь крест на своей карьере. О какой карьере речь, подумала Бидж.
— Ну ты-то это сделала.
— Ты имеешь в виду преподавание? Мне оно не особенно нравилось. А ты ведь по-настоящему любишь ветеринарию…
— И провалила один из основных предметов. — Бидж было трудно объяснить, что дело даже не в этом — провал был просто последней каплей.
— Это не ты провалила. Тебя провалил доктор Трулав, — поморщилась Лори. — Он ведь говорил тебе, что, если у тебя случатся неприятности, ты всегда можешь к нему обратиться. Ну вот, ты и обратилась…
Да, он был таким внимательным, понимающим, отнесся к ней так по-отечески.
— …а он прислал тебе письменное уведомление. Он не просто свинья, он трусливая свинья. Бидж с сомнением покачала головой:
— Но ведь все говорят, что он превосходный преподаватель.
— Это потому, что он сам так говорит, а противоречить ему небезопасно. Все говорят также, что Диди Паррис прекрасная студентка и отличная староста группы.
Бидж почувствовала себя неловко. Лори всегда отличалась проницательностью, но что касается доктора Трулава и Диди, тут она проявляла удивительное упрямство, называя одного злобным, а другую мерзавкой.
Лори вздохнула:
— Не хочешь верить мне насчет Трулава — и не надо, но уж лучше поверь мне вот в чем: ты одна из лучших студенток группы. Все мы так думаем.
Бидж сердито вытерла глаза, снова оказавшиеся на мокром месте. Хоть теперь это и не имело особого значения, но она дала себе слово, что никогда больше не заплачет в этом здании.
Лори опасливо огляделась:
— Как ты думаешь, никто меня не слышал? Не надо было так говорить о Трулаве. Я сама себе противна в таких случаях. — Лори всегда впадала в панику, боясь, что ее откровенные высказывания будут подслушаны.
Она поднесла спичку к сигарете. Все анестезиологи пили слишком много кофе и слишком много курили, нуждаясь в стимуляторах. Повернувшись к выходу. Лори добавила:
— Кстати, тебя искал доктор Доббс. — Ее улыбка стала почти игривой. — На твоем месте я бы обязательно к нему заглянула. Вдруг он сегодня в хорошей форме.
Лори ушла. Бидж вздохнула, переложила пакеты из одной руки в другую и направилась к кабинету Доббса.
Дверь кабинета украшали изображение рыжей коровы, брыкающей человека в комбинезоне и резиновых перчатках, черно-белая табличка, на которой значилось: «Доктор Конфетка Доббс», и написанное от руки объявление: «Стучите, даже если дверь открыта». Бидж опустила на пол часть своих пакетов и нерешительно постучалась.
Мужской голос произнес:
— У двери явно студент, умеющий читать. Должно быть, Бидж. Прошу.
Бидж вошла, оставив дверь приоткрытой.
Прозвище «Конфетка» было следствием любви семейства Доббс к лошадям вообще и рысаку по имени Сладкая Конфетка в частности. Доктор Доббс, не смущаясь, называл себя так на всех ветеринарных конференциях вместо официального Чарльз Фрэнклин Доббс.
Конфетка, которому было около тридцати, явно гордился своими прошлыми достижениями. В добавление к прозвищу он хранил (и носил) ремень с пряжкой, украшенной эмблемой Невадского общества наездников и ковбоев, сувенир времен участия в родео. Манера Конфетки читать лекции явно отражала как его жизнь на ранчо, так и богатый хирургический опыт.
С другой стороны, он носил рубашки пастельных тонов и галстуки вместо обычных на ранчо вышитых рубах и при посещении хлевов и стойл — черные резиновые сапоги вместо изукрашенных ковбойских сапожек. В тех редких случаях, когда он надевал головной убор, это была поношенная бейсболка без эмблемы клуба, а не стетсонnote 1. Конфетка редко говорил о своем прошлом, связанном с родео и работой на ранчо. «Конфетка Доббс, — заметила однажды Лори, — держится сам по себе».
И добавила (с откровенностью, которой сама же удивилась): «Ну разве не жалость!» Однако сейчас Конфетка вовсе не казался Бидж привлекательным. Подперев голову руками, он пристально посмотрел на девушку и спросил:
— Собираешься съездить домой?
На одну секунду у Бидж возникла безумная мысль сказать ему, что она собирается вовсе не «съездить», что ее отсутствие продлится гораздо дольше, чем он думает, но вслух она произнесла только:
— Да, наверное.
— Ты выглядишь посвежевшей. Только отоспаться тебе и было нужно. Что ты собираешься делать дальше?
Бидж промолчала. Сейчас, когда вся ее жизнь разлетелась на части, ей было не так уж важно, что делать дальше. Никаких желаний у нее не осталось.
Конфетка кашлянул:
