– Теперь налево! Снова поворот.
– Номер три… шаг вперед!
Пауза. Прищурившись от яркого света, я вглядываюсь туда, откуда исходит голос, но вижу лишь смутные силуэты за темным стеклом на противоположной стене.
– Номер три! – повторяет голос.
Почему-то я решаю, что команда относится ко мне, и неловко выступаю вперед.
– Имя?
– Джон.
– Полное имя!
Черт… Похоже, начал я не слишком удачно.
– Доктор Джон Доннелли.
– Возраст?
– Сорок лет.
– Вероисповедание?
– Атеист.
Не совсем верно. На самом деле я где-то посередине, однако постарался выбрать ближайший вариант.
– Сексуальная ориентация?
– Брюнетки, – ухмыляюсь я, вспомнив цвет лобковых волос Нэнси.
– Стерео или моно? – уточняет женский голос.
К такому вопросу я не готовился, но отвечать что-нибудь надо…
– Моно, – выпаливаю я, немного помявшись. Черт побери, так или иначе, тут пятьдесят на пятьдесят.
– Когда в последний раз занимались сексом? Мучительно вспоминаю: я никогда не был силен в датах. К счастью, у нас с Нэнси это больная тема.
– Какое сегодня число? – спрашиваю я.
– Первый день остатка вашей жизни. – За стеклом слышны смешки.
– Э-э… месяцев пять назад.
– Воевать готовы?
– Нет, спасибо.
Допрашивающие обмениваются чуть слышными репликами, словно кто-то зажимает рукой микрофон. Следует новый вопрос:
– Вы пацифист или просто трус?
– Да, – говорю я, гордый своим ответом.
– Принято, – отвечает голос, на этот раз мужской.
– Ваши кумиры?
– Ван Моррисон… Леннон… Юнг… Монк… Лист…
– Это не фамилия! – вмешивается женский голос.
Она сбила меня с мысли. Я как раз пытался вспомнить еще одного, очень важного, его имя вертелось на языке… такой парень с бородой. Еврей, его еще убили… теперь делают статуи, на открытках печатают. С ягнятами как-то связано… и еще что-то про любовь. Его отец любил его, а мать спала с другим. Черт побери, как досадно… и дернуло же их перебивать!
– И последний вопрос. Подумайте как следует, он с подвохом.
Спасибо, что предупредила. Однако задавать не спешит. Пока жду, начинаю представлять, какая она – там, за стеклом. Почему-то вижу ее обнаженной. У нее прекрасное тело, под стать чарующему голосу. Она тоже смотрит на меня… Опускаю глаза и с ужасом обнаруживаю эрекцию. Спрятаться некуда, прикрыть толком не получается. Последний раз такой казус случился со мной в конце школы, в душе после урока физкультуры. Я всегда стеснялся своего тела, потому что сложен как Бобби Джонс, бывший форвард филадельфийцев, – длинный, тощий и костлявый. Скорее бы выйти из этого света… Чего она ждет?
– Да? – спрашиваю.
– Да? – эхом повторяет она. – Это ваш ответ?
– Нет! – протестую я.
– Ваш ответ – «нет»?
Мое сердце отчаянно колотится.
– Не могли бы вы повторить вопрос?
– Вы читали Синюю Книгу? Вы читали Синюю Книгу?
Как это понимать? Два вопроса. А может, в этом и подвох… Ответить дважды? Что еще за Синяя Книга? Скорее всего читал: уж одна-то синяя наверняка попадалась. Или должны быть сразу две синие? Нет, так нечестно.
– Мне надо еще подумать, – лепечу я.
– Спасибо. Вы можете вернуться к остальным.
С облегчением разворачиваюсь и вновь занимаю свое место в строю. Не так уж плохо все прошло. Вдруг замечаю, что все смотрят на меня.
И все они – я.
– Да, – провозглашает низкий женский голос. – Это он.
Вот и все, что я запомнил из своего сна. Запомнил очень хорошо, даже узнал голос Лоры, хоть он и был слегка искажен. Однако я мог поклясться, что сон этот видел задолго до знакомства с Лорой. Не может такого быть…
Тут зазвонил телефон, и моя деловая подружка тут же схватила трубку.
– Тебя, Морж! – крикнула она из соседней комнаты. Нэнси прозвала меня так еще во времена наших первых свиданий, намекая на мое сходство с мертвым битлом и такие же, как у него, очки. В последнее время, однако, в этом шутливом прозвище все чаще звучали язвительные нотки: она почему-то вбила себе в голову, что морж – самое медлительное на свете животное, и к тому же… Впрочем, это долго объяснять.
Прижав трубку к уху, я смотрел в окно на серую чайку, деловито обследующую открытый мусорный бак на дальнем конце автостоянки. Мерзкие птицы. Каждое слово того телефонного разговора должно было, по идее, навеки отпечататься у меня в памяти, но я только помню, что звонил мой брат Хоган. Потом была почему-то затекшая нога, ухо, надавленное трубкой, и голос Нэнси, который будто доносился издалека, из другой временной зоны, постепенно набирая силу, как сигнал приближающегося поезда. Я услышал ее только на третий раз.
– Джон? Джон! Что с тобой? Скажи наконец, что случилось!
– А? Что? – вяло пробормотал я. – Это насчет матери. Наверное, мне придется повидать ее.
Нэнси с облегчением вздохнула и принялась за свой утренний ритуал: методическое заполнение многочисленных отделений коричневого портфеля юридическими документами, справочниками и блокнотами.
– Я думала, вы договорились, – заметила она, глядя в кожаное нутро своего прожорливого любимца и скармливая ему очередную пачку бумаг, которые все чаще приносила с работы, чтобы отвлечься от наших непрерывных ссор.
– Договорились? – поднял я брови. – Когда это нам с ней удавалось о чем-нибудь договориться?
Я знал, что это ее заведет: Нэнси никогда не сдавалась. К тому времени общими у нас остались одни только споры. Мы цеплялись за них, как за соломинку, надеясь если не спасти любовь, то хоть расстаться с иллюзией, что ничего не потеряли, а просто закончили препираться.
Она подняла глаза от портфеля, откинула каштановую прядь со лба и хитро прищурилась.
– Ты говорил, – провозгласила она, словно перед присяжными, – что вы видитесь, только если нет другого выбора.
– Она умирает, – ответил я. – Выбора нет.
Если бы я не был тогда так оглушен новостью, то оценил бы, наверное, то, что услышал в ответ. Услышал в первый раз за все время наших отношений. Никогда не понимал этого обычая. Странный способ разделить боль: взять на себя ответственность за то, в чем не виноват. Однако в последующие дни я
