монашки в мирской одежде. Что касается Шассиньоля и его спутницы, тут был совсем другой коленкор. Реми Шассиньоль, деловой партнер Андрие, выглядел как типичный преуспевающий бизнесмен с бульдожьей хваткой— уверенный в себе, одетый в баснословно дорогой костюм от Жиля Массона, с густой темной шевелюрой, серо-стальными глазами и орлиным носом. Его «фифа», как выразилась Айша, была обладательницей огромного бюста и мощного зада. Вся эта роскошь была втиснута в узкое укороченное темное платьице, явно от дорогого модельера. Длинные белокурые волосы женщины ниспадали на плечи, пухлый влажный рот был слегка приоткрыт, словно она пребывала в постоянном восхищении.
Вежливые рукопожатия, легкие улыбки, пара фраз, произнесенных вполголоса, кивок головой в знак скорби и сострадания...
Шарль держался чуть в стороне, глаза у него покраснели— очевидно, он тоже плакал, — руки были скрещены на груди. Юноша стоял очень прямо: в своем темном костюме со стрижкой бобриком он был точной копией отца. Смерив Шиба взглядом, Шарль решил не здороваться с ним.
— Выпьете что-нибудь? — Голос Бланш прозвучал из-за его спины.
— Я бы выпил воды, спасибо.
Она сделала знак человеку в белой куртке — одному из нанятых на сегодня слуг, о которых говорила Айша.
Бланш... Он наблюдал за изящной линией ее затылка. Положить руку, привлечь к себе, защитить. Защитить от чего? От кого? От Смерти? Смешно...
Или от правды, которой она не знает? Что кто-то надругался над ее ребенком? Сможет ли он сказать об этом? Нет. Значит, пусть убийца остается на свободе? Да. Потому что нет полной уверенности—только смутные подозрения.
А вдруг он ошибся? Шиб залпом осушил бокал минеральной воды. Нужно позвонить Гаэль. Он подумал, нельзя ли на некоторое время незаметно отлучиться и позвонить прямо сейчас, но тут отец Дюбуа кашлянул.
— Дамы и господа, не угодно ли вам следовать за мной...
Шиб заметил легкую тень испуга, промелькнувшую на лице спутницы Шассиньоля, имени которой он не расслышал. Что-то вроде Винни. Про себя он окрестил ее Винни-Пушкой— выпирающие из-под платья телеса и впрямь напоминали пушечные ядра. Бабуля прижала руку к груди, затянутой в серый английский костюм, и глубоко вздохнула. Шарль подошел к ней и положил свою большую руку рано развившегося подростка на ее запястье, усеянное старческой пигментацией. Она, вымученно улыбаясь, погладила его по голове. Бланш, склонив голову, кусала пальцы. Андрие обнимал ее за плечи. Осмонды мрачно уставились в землю, Лабаррьеры, напротив, демонстративно подняли очи горе.
Маленькая процессия подошла к часовне в полной тишине, нарушаемой лишь хрустом гравия под ногами. Шиб медленно и глубоко дышал, пытаясь успокоить взвинченные нервы.
Потом все вошли в часовню и расселись на натертых воском скамейках. Каждый из присутствующих невольно вытягивал шею, стараясь получше рассмотреть стеклянный гроб и лежавшее в нем тельце. Потом Винни-Пушка спрятала лицо на мускулистой груди Шассиньоля. Ноэми Лабаррьер перекрестилась. Клотильда Осмонд принялась листать молитвенник, который положила перед собой. Бабуля, сидя рядом с сыном, вытирала платком глаза. Бланш, дрожа всем телом, вцепилась в хрупкое дерево скамеечки. Мужчины сидели, устремив взгляды перед собой, застыв, как часовые. Отец Дюбуа надел фиолетовую епитрахиль и прошел к алтарю.
В этот момент вошли дети — друг за другом, под предводительством Айши с искаженным от горя лицом: Энис, Аннабель с заплаканными глазами, Луи-Мари в синем блейзере, мрачный и торжественный. Мертвенно-бледный Шарль замыкал шествие. Они сели на специально оставленную для них скамейку— позади родителей, прямо напротив Шиба. Айша села рядом с маленькой Энис на руках.
— Дорогие братья и сестры, мы собрались здесь...
— А почему Элилу в стеклянном ящике? — прохныкала Знис.
— Ш-ш-ш, моя радость, во время мессы нельзя разговаривать, — обернувшись, прошептал Андрие и приложил палец к губам.
— Мы собрались здесь при очень печальных обстоятельствах...
— Я хочу писать!
—Заткнись! — прошипел Луи-Мари. — Заткнись, а то получишь!
— Ты плохой! Я все расскажу маме! — со слезами прошептала Энис и прижалась к Айше, которая тоже была на грани слез.
—... Элизабет-Луиза, чья чистая и невинная душа теперь пребывает...
«Чистая и невинная»... Шиб инстинктивно сжал кулаки.
—... наша скорбь...
Внезапно послышались рыдания. Это оказалась Винни-Пушка. Закатив глаза, она прошептала:
— Простите, — и шумно высморкалась.
Бабуля, прямая как палка, бросила на нее уничтожающий взгляд. Осмонды теперь упорно смотрели в пол. Поль Лабаррьер закрыл глаза. Ноэми не сводила глаз с алтаря— наверняка хотела во всех подробностях рассмотреть прозрачный гроб.
Шиб заметил, как дрожат руки у Шарля. Он больше не плакал, но лицо его побагровело. У Луи-Мари лицо было застывшим, как у статуи, веки полуопущены, губы плотно сжаты. Аннабель ерзала из стороны в сторону, и зубы у нее постукивали. Энис, прижавшись к Айше, сосала большой палец. Ее широко распахнутые глаза были похожи на блюдца.
Бланш, казалось, вот-вот упадет в обморок. Ее тело сотрясала непрерывная дрожь.
—... ибо мы верим в воскрешение...
«Только не я, — подумал Шиб. — Нет, мясники и служащие похоронных бюро не верят в воскрешение».
— Помолимся! «Отче наш, иже еси на небесех...»
Послышался слабый хор нестройных голосов. Шиб открывал рот, стараясь делать это одновременно с остальными, но не произносил ни слова. Он не любил молиться. Он заметил, что Шарль тоже молчит и даже не открывает рта, устремив глаза на деревянного Христа над алтарем. Во взгляде его читались гнев и озлобление. К кому он испытывал эти чувства? К жестокому Богу?
Дюбуа поднял гостию, потом дароносицу с церковным вином. «Сие великое таинство веры» — а заодно и смерти, подумал Шиб, который не мог удержаться, чтобы не смотреть на Элилу, такую смирную в своем стеклянном футляре. Луи-Мари тоже смотрел на нее, что-то шепча, Когда Шибу удалось разобрать его слова, он чуть не подскочил. Мальчишка явственно произносил: «Fuck you!» Кому он это? Шибу? Священнику? Богу? Или тому, кто убил его сестру? Шиб, ты спятил! Если бы он знал имя, то уж наверняка сказал бы родителям, ведь так? Разве что его собственный отец и есть тот самый насильник-убийца... Но вообразить себе Жан-Юга, который сначала насилует дочь, а потом сворачивает ей шею, как цыпленку, было совершенно невозможно,
Все потянулись к причастию, кроме Шассиньоля, Клотильды Осмонд, Айши и — как ни странно — Бланш, которая тоже осталась сидеть со склоненной головой,
Андрие склонился над ней, слегка обнял за плечи и что-то прошептал.
Никакой реакции. Он произнес уже громче:
— Бланш, идем.
Она вновь коротко вздрогнула.
— Оставь меня!
Он сжал кулаки и отошел. На скулах у него выступили красные пятна. Бабуля удивленно обернулась к ним:
— Что случилось, Бланш?
Никакого ответа, Бабуля с напряженным лицом села на место. Винни-Пушка споткнулась, не дойдя до алтаря, и ухватилась за Поля Лабаррьера. Ноэми Лабаррьер тихо всхлипывала, мелкие слезы катились по ее загорелым щекам пятидесятилетней женщины, сохраняющей приличную форму. Интересно, она хорошо знала Элилу? Или плакала из сочувствия к родителям? Шассиньоль, сидя на скамейке, принялся кашлять и сморкаться. Айша повернулась к нему с полными слез глазами. Он положил руку ей на плечо и так крепко сжал в знак сострадания, словно это была сама Бланш. Энис задремала, на ее подбородок стекала
