Иисусе, Саймон! Я-то не мог понять, почему бы Уильям мог убить сына. А вот и причина: отец соперничал с сыном за любовь девушки. Мужчины говорили о ней, поссорились, и отец в приступе гнева убил сына.
— А зачем он уволок тело с места убийства?
— В раскаянии? Или, как я и раньше предполагал, он хотел скрыть труп, потому и утащил его с пригорка, где он был сразу заметен, в ту гнилую дыру, чтобы женщина, которую он любил, говоря с ним, не могла, оглянувшись ненароком, увидеть тело зарезанного им сына.
— Думаешь, он убил сына, потому что услышал, что тот на ней женился, и приревновал? — удивился Саймон.
— Возможно, — кивнул Болдуин. Нащупав след, он говорил с большей уверенностью. — Он велел сыну уйти отсюда, оставить ему его любимую, а Пилигрим, быть может, посмеялся над ним, стал издеваться. Хотя многие уверяют, что Пилигрим был великодушен и добр, но даже самый добрый юноша бывает жесток с родителями. Если отец не знал… Отец, влюбившийся в жену сына, — повод для жестокого веселья. Могу себе представить. Бедняга!
Они вернулись к городским воротам уже под вечер. Болдуин остановился в задумчивости.
— Пожалуй, нам следовало бы сообщить о своем открытии достойному коронеру, — подсказал Саймон.
— Об этом я и думал. Однако нас послал расследовать преступления милорд епископ. Давай сначала уведомим его, и тогда мы сами сможем произвести арест Уильяма. Я не собираюсь уступать свою славу коронеру.
Придя к такому решению, два друга свернули по течению Темзы. Им пришлось сделать крюк у впадения ручья Уолбрук, а затем они быстро дошли до западных ворот и перешли на другой берег реки Флит.
Епископ принял их в том же зале, но на сей раз он раздавал приказы слугам, одновременно просматривая пергамент и диктуя своему клирику.
— А, сэр Болдуин? Воистину рад тебя видеть. И тебя, Саймон, конечно. Возможно ли, что вам посчастливилось в возложенном на вас деле? Я слышал, как прошло дознание, но, признаться, сомневаюсь в здравости заключения коронера. Мне представляется весьма удивительной мысль, что молодая женщина совершила убийство и покончила с собой.
— Думается, я могу предложить более правдоподобное решение, лучше согласующееся с фактами.
Епископ Уолтер внимательно выслушал, взмахом руки отослав клирика, когда речь зашла о возможной ревности старшего Уильяма.
— Поразительно! Если, как ты говоришь, он вдруг услышал от сына, что не может жениться на женщине, которую обожал, такое вполне могло свести его с ума. Ведь после того, как она стала женой сына, он потерял возможность взять ее замуж, даже если бы она овдовела. Отцу не дозволено жениться на дочери, а жена сына становится дочерью — конечно, в глазах Господа.
— И хуже того, — продолжил его рассуждения Болдуин, — Уильям уже потерял однажды любимую, уступив ее сэру Генри. Мысль о потере единственного, что связывало с ней — ее дочери, — могла окончательно вывести его из себя. Бедняга!
— И полученный удар довел его до убийства сына, а потом и невестки — которая, как видно, отвергла его — коль скоро он ударил ее. Ужасная история, сэр Болдуин. Ужасная. Бедняга.
— Страшное дело, — согласился Болдуин, — и мне кажется, следует отправиться к нему и открыто обвинить в преступлении. Король уполномочил меня хранить мир в его королевстве. Не сомневаюсь, что твоего одобрения, милорд, будет достаточно, чтобы произвести арест.
— Я соберу маленький отряд из своих людей, — пообещал епископ и продолжил, помедлив: — Только еще одно. Не согласитесь ли вы, из любезности к моему другу, лично уведомить сэра Генри? Он, как-никак, вправе знать, каким образом погибла его дочь.
— Я предпочел бы направиться прямо к Уильяму.
Голос Болдуина оставался спокойным, хотя просьба епископа рассердила его. Откровенно политический жест — из желания убедить Диспенсеров, что Стэплдон сделал все возможное, чтобы помочь им. Правосудие требует от Болдуина заняться преступником, а не разыгрывать гонца к политическим союзникам.
— Уильям живет на том берегу реки, а до сэра Генри идти совсем недалеко. Разве это так трудно? Простая любезность, не более.
Болдуин взглянул на Саймона, и тот, пожав плечами, кивнул.
Нет, просьба, с точки зрения Болдуина, не противоречила закону, но уведомлять семью жертвы до ареста обвиняемого означало ставить телегу впереди лошади. Однако епископ настаивал, и Болдуин не нашел в себе силы отказать.
— Хорошо, милорд. Подготовь, пожалуйста, отряд, а я постараюсь поскорее вернуться.
В зале было тихо, и Болдуину пришло на ум затишье перед бурей. За стеной слышались шаги прислуги, но и те, как видно, ходили на цыпочках. Болдуин впервые столкнулся с такой тишиной в английском доме, и одно то, что шумная грубая толпа слуг так уважительно относилась к горю хозяина, много говорила о любви домочадцев к его дочери — или, может быть, о страхе, который внушал им хозяин.
— Вы имеете мне что-то сказать?
Генри появился в дверях и уже шагал к посетителям. Болдуин, покосившись на Саймона, заговорил:
— Сэр Генри, мы добились некоторых успехов. Как я уже говорил вчера, нам стало известно, что дочь твоя была замужем за Пилигримом. Их брак был законным и прочным. Однако о нем не знал не только ты. Мне представляется вероятным, что и отец Пилигрима оставался в неизвестности.
— Это к тому, что не я один одурачен? По-твоему, я должен радоваться, что его сын был так же непочтителен к отцу, как моя дочь — ко мне?
— Тут мне трудно судить, сэр Генри. Я ведь не знал твоей дочери. Все же я убежден, что она не желала оскорбить тебя и твоих близких. Однако молодой женщине слишком легко влюбиться в человека… вполне достойного?
— Так о чем же ты хотел мне сказать?
В зал вошла служанка с подносом, на котором стоял один кувшин и один кубок. Поставив поднос на шкаф, она щедро наполнила кубок и подала своему господину. Болдуин продолжал говорить, и Саймон заметил, что девушка осталась в дверях — из-за занавески виднелось ее бледное лицо.
— Мы полагаем, что отец Пилигрима узнал о предстоящем ему свидании с твоей дочерью. Вот как я истолковываю факты: он осыпал сына упреками. В ответ тот мог с насмешкой сообщить ему о своей женитьбе. Это известие вызвало гнев Уильяма, и он убил своего сына, а потом, увидев твою дочь, убил и ее тоже. Возможно, его свела с ума мысль о сыновнем непослушании…
Саймон с одобрением слушал сдержанный рассказ Болдуина. Ни к чему увеличивать груз несчастий, и без того обрушившихся на беднягу. Он уже потерял дочь: лучше ему не знать, что произошло это оттого, что его злейший враг имел на нее виды.
— Значит… он убил ее, Господи Иисусе!
Саймон кивнул — и тут в нем шевельнулось сомнение.
Ведь если Уильям в припадке страсти убил дочь своей первой возлюбленной, он должен был позаботиться об убитой так же, как позаботился о своем сыне? Или он должен был оставить обоих валяться неприбранными, или заботливо и любовно уложить оба тела. Оба заслужили его ревнивый гнев, оба заслуживали одинакового обхождения. К тому же человек, глубоко любивший обоих, должен был после покончить с собой от стыда и отчаяния. Однако на дознании Уильям вполне владел собой.
Болдуин продолжал:
— Он поплатится за свое преступление. Мы намерены немедленно арестовать его, и я позабочусь, чтобы он вскоре предстал перед судом.
Сэр Генри осушил кубок и подставил его подбежавшей служанке, которая вновь наполнила его из кувшина. Саймон обиженно заметил, что этот невежа пьет один, не предложив угощения им с
