относил в сберкассу, собирал на машину.
— Жена знает о сберкнижке? — спросил я.
Он пожал плечами:
— Нет, мы как-то не говорили об этом.
— И много вы собрали?
— Четыре тысячи.
Характерная для Красильникова черта: соврать хотя бы в малом, если нельзя в большом. Согласно нашим данным он собрал более пяти, но я не стал уточнять: в мою задачу не входило спорить о величине вклада.
— Мать оказывала вам материальную помощь?
— Нет.
— А тесть?
Не понимая причин моей настойчивости, он забеспокоился:
— Ну да, я же говорю, что нам приходилось туго, денег не хватало, иногда он давал для внучки.
Именно такой ответ я и хотел услышать.
— Значит, ваш семейный бюджет не отличался большим размахом? — Это был последний уточняющий вопрос, перед тем как навести первый удар.
— Да, иной раз приходилось экономить, — с легким вызовом ответил он. — Даже в мелочах.
— Объясните тогда, как вам удалось выкроить деньги на похороны Нины Ивановны Щетинниковой, вашей соседки?
Удар попал в цель. Красильников растерялся и опрометчиво ляпнул первое, что пришло на ум:
— Похороны обошлись недорого…
Это была ошибка.
— Но и не так уж дешево. У нас есть справка, что они стоили вам сто тридцать семь рублей пятьдесят копеек. Ваш полный месячный заработок.
Он допустил еще одну грубую ошибку:
— Кажется, я снял деньги с книжки.
— Пусть вам это не кажется. В лицевом счете значится, что за последний год вы только вкладывали деньги и не сняли ни одной копейки.
Я не обольщался насчет результатов допроса, но продолжал наступление по всему фронту.
— В каких отношениях вы состояли с Щетинниковой?
— Ни в каких! — выпалил он чересчур поспешно. — В соседских, не больше.
— Она ваша родственница?
— Нет.
— И вы ничем ей не обязаны?
— Абсолютно!
У меня возникло четкое ощущение, что мы подошли к чему-то важному, что имело непосредственное отношение к убийству, но, к сожалению, дальше ощущений дело не пошло.
— Я не был ей обязан абсолютно ничем, — повторил Красильников.
— Тем более непонятно, по какой причине вы при столь жестком семейном бюджете пошли на столь значительную трату.
— Она была одинока…
— Но заботы о похоронах в таких случаях берет на себя государство. Куда вы торопились, почему не подождали? Или у вас были лишние деньги?
— Нет, — промямлил он.
— И зачем вы выкрутили лампочку в прихожей? Только не говорите, что у вас от света болели глаза…
Это был момент, когда я почувствовал, что самообладание покидает Красильникова, — он сник, как надувная кукла, из которой выпустили воздух. На лице проступили глубокие морщины — раньше я их не замечал.
— Вам плохо? — вынужден был спросить я.
— Да, мне нездоровится, гражданин следователь, — невнятно проговорил он. — Позвольте вернуться в камеру.
Я нажал на кнопку, вмонтированную в крышку стола. В дверях тотчас появился дежурный.
— Заключенному плохо. Вызовите, пожалуйста, врача.
Красильников поднял голову.
— Подождите, — несколько живее попросил он. — Наверное, не стоит… Не надо врача…
— Что так?
— Мне уже лучше.
Я отослал дежурного, но момент был упущен: Красильников действительно пришел в себя и последствия не замедлили сказаться — без видимых усилий он вернулся к обычному своему тону, довольно удачно имитируя человека недалекого, прямого и чуждого хитрости.
— Что я могу сказать, гражданин следователь. С лампочкой что-то не припомню, забыл, а насчет похорон вы правы — подозрительно. Но войдите в мое положение: рядом в квартире мертвая лежит, а у меня дочь-первоклассница… Да и старушку жалко. Разве за это можно осуждать? Жили по соседству, душа в душу, кому ж позаботиться, если не мне?
— Вы, я слышал, даже путевку в санаторий ей доставали?
— Не было этого, — резко ответил он.
Что ж, не было, значит, не было. Разберемся в этом вопросе без его помощи. Нам не привыкать.
Второй удар я нанес без подготовки:
— У вас, Красильников, была знакомая по имени Таня. Расскажите, пожалуйста о ней поподробнее.
— Вы что-то путаете, — не очень уверенно возразил он. — Не знаю я никаких Тань.
— Вы уверены? — переспросил я.
— Да, уверен, — гораздо тверже, чем в первый раз, сказал Игорь.
Это была не ошибка. Это был почти подарок. О Тане говорила его мать, говорила Ямпольская; существование Тани не вызывало никаких сомнений, скорее наоборот: я боялся, что Таня Ямпольской и Таня Светланы Сергеевны — два разных человека, мало ли как бывает. После ответа Красильникова стало очевидным: речь идет об одной и той же девушке, сознаться в знакомстве с которой ему невыгодно. Почему? Надо будет выяснить. Отрицая сам факт существования знакомой по имени Таня, он невольно наводил на мысль, что это важно, заострил на ней наше внимание, я ловил его таким приемом не впервые, поймал и на этот раз.
— Значит, знакомство с девушкой по имени Таня вы категорически отрицаете?
— У меня такой знакомой нет.
Я зафиксировал его ответ в протоколе и, чтобы не спугнуть удачу, прекратил расспросы о Тане. Была на это и более серьезная причина: мы слишком мало о ней знали…
На очереди оставалось еще одно противоречие, на мой взгляд, самое серьезное. И я снова пошел на приступ:
— Вы можете описать, как провели утро девятнадцатого января?
— Я уже рассказывал. — Красильников ожидал ловушки и теперь отвечал осторожно, хотя и продолжал сохранять вид человека, которому нечего скрывать.
— Ничего, повторите. Возможно, припомните что-нибудь.
— А что именно вас интересует?
— Меня интересует все: в котором часу встали, когда вышли из дому…
— Встал в восемь. Умылся, привел себя в порядок и в половине девятого пошел на работу.
— Не опоздали?
— Куда? — Он мучительно искал в моих словах подвох, и это отражалось на его лице.
— На работу.
— Вроде нет…
