Сергеевна, это как-то странно. А может, причина в том, что вы до сих пор не можете простить ему брак с Тамарой?..
— Ну, знаете! — Голос ее осекся, и Логвинов неожиданно увидел, как повлажнели глаза Светланы Сергеевны. — Не надо меня провоцировать! Свой материнский долг я выполнила, и совесть моя чиста! Лучшие годы я отдала ему, отказывала себе во всем, забыла, что такое личная жизнь. У меня голос, я могла бы петь на профессиональной сцене, могла тысячу раз выйти замуж. Всем пожертвовала ради него. И что же?! Что я получила взамен? У этого негодяя было все, чтобы вести честную, красивую жизнь, так нет — нашкодит, как приблудный кот, и в кусты, а ты за него отдувайся. Вылитый отец!.. — Красильникова перевела дыхание. — Да, я не могу видеть его жену, ненавижу всю их семейку! Они чужие для меня люди, и я не вижу причин скрывать это. Я сознательно устранилась, перестала вмешиваться в жизнь Игоря. Сам заварил кашу — сам пусть и расхлебывает, а у меня, простите, своих проблем по горло. — Последние слова Светлана Сергеевна произнесла почти спокойно.
Вспышка была сильной, но короткой.
— Скажите, а как у Игоря обстояло с деньгами? — спросил Логвинов.
— Не знаю. Думаю, хватало. Если бы нуждался — давно бы обратился ко мне, не из стеснительных.
— Он работал в ателье «Оптика». Это вы его туда устроили?
— Да, я.
— Работа ему нравилась?
— Наверно. Иначе давно бы ушел. — Она окончательно успокоилась и отвечала, по-прежнему вперив взгляд в невидимую точку между собой и собеседником. — Недавно хвастал, что скоро ему дадут свою мастерскую, то есть мастерскую, где он будет работать один, самостоятельно.
— Игорь жаловался на семейные неурядицы? Как он относился к жене?
— Вряд ли он был доволен своей семейной жизнью, — после долгой паузы сказала Красильникова. — Однажды я застала его у себя дома с посторонней девушкой. Смазливая такая, молоденькая… Значит, изменял жене, так надо понимать?
— Вы знаете эту девушку? Как ее зовут?
— Не помню. Кажется, Таня. Я ее тогда первый раз видела.
— Давно это было?
— Не очень. За несколько дней до Нового года. Я отпросилась с работы, уже не помню зачем. Пришла домой, стала открывать дверь, а ключ не проходит в скважину. Начала стучать. Он открыл. С ним была эта девица.
— Больше вы его с ней не встречали?
— Нет. Я отобрала у него ключ, чтобы неповадно было водить в дом всяких… — Осекшись, она так и не смогла подобрать подходящего определения.
— А кто она, где работает или учится?
— Игорь пытался представить ее мне, но я немедленно прогнала обоих. — Светлана Сергеевна сдвинула брови, и на ее лбу обозначилась глубокая поперечная складка. — Да, точно, ее звали Таней, вспомнила. А вот учится она или работает — не знаю… Игорь просил меня, чтобы я случайно не проговорилась Тамаре, сказал, что у него с этой девушкой все очень серьезно…
— Но если у них действительно было серьезно, почему он боялся, что вы проговоритесь Тамаре?
— Я не вникала в его интимные отношения с женой, — последовал ставший универсальным ответ.
— Они часто ссорились?
— Кажется, да.
— Ну, а к тестю он как относился?
Красильникова поморщилась:
— Повторяю, я не вникала в их внутренние дела.
— Восемнадцатого января была восьмая годовщина свадьбы, — сменил тему Логвинов. — Игорь не приглашал вас?
— Нет. Он знал, что я не приду.
— Вы что же, вконец рассорились?
Светлана Сергеевна подумала, прежде чем ответить.
— Не совсем. Но отношения были прохладные, это верно. Последние годы мы с сыном виделись все реже.
— Вечером восемнадцатого Игорь поссорился с Федором Константиновичем. Вы не подскажете, хотя бы в порядке предположения, из-за чего могла произойти эта ссора?
— Понятия не имею. Отношения между ними настолько запутаны…
Логвинов оторвался от протокола и, отложив ручку, подвигал пальцами.
— Еще один вопрос, Светлана Сергеевна, — сказал он. — Скажите, когда вы видели сына в последний раз?
Он не ожидал услышать что-то мало-мальски интересное, но Светлана Сергеевна удивила его:
— Девятнадцатого января.
— Девятнадцатого? — Логвинов мгновенно прикинул в уме: по словам жены, Игорь в тот день в половине девятого ушел на работу. Заведующий ателье подтвердил, что он пришел без опоздания, к девяти, и никуда не отлучался. А во время перерыва Красильников уже был арестован. — А вы не путаете, Светлана Сергеевна?
— Да нет, не так уж давно это было.
— Вы говорили, что отобрали у него ключ. Он что, пришел наобум, ведь вас могло не оказаться дома?
— Я работаю через день, и он отлично знает график моих дежурств, тем более что был у меня в гостях то ли шестнадцатого, то ли пятнадцатого.
— И в котором часу он пришел?
— Утром, не было еще девяти. Сказал, что на улице его ждет такси. В руках у него был пакет.
— Пакет? Большой?
Красильникова развела руки:
— Ну, размером со среднюю хозяйственную сумку. Довольно большой. Он сказал, что оставит его у меня. Был возбужден, взволнован. Я заподозрила неладное, потому что всегда жду от него подвоха, и спросила, что в пакете. Он замялся, ответил, что мне это знать не обязательно, пусть полежит, а вечером он его заберет. Тогда я схватилась за обертку, но Игорь успел вырвать сверток и, не попрощавшись, ушел.
— Вы не разобрались, что в нем было? Может быть, на ощупь?
— Что-то твердое, с прямыми гранями, похожее на коробку…
ТИХОЙВАНОВ
Два часа, как он сидит у следователя, а тот не исписал и половины страницы, все слушает. «Скаргин, кажется, — припомнил Федор Константинович фамилию, а вот имя и отчество, как ни старался, вспомнить не мог. — Серьезный, по всей видимости, человек, внимательный. Может, и разберется».
Воспользовавшись заминкой в разговоре, Тихойванов мысленно посетовал, что оказался не в состоянии сказать о зяте ничего путного, так за восемь лет и не постиг его характера.
В войну, пожалуй, проще было: не то что за восемь лет, в считанные дни, а то и часы успевал и познакомиться с человеком, и привыкнуть к нему, и сродниться, доверять, как брату, и, случалось, как брата, потерять. Одно слово — война: жизнь и смерть, солдатская спайка, зависимость от товарища, чей локоть вплотную к твоему… А что, разве сейчас иначе? Разве люди перестали зависеть друг от друга? Да нет, так же связаны, и друзья есть, и враги, как прежде, только что название у врага другое — хамство, подлость, равнодушие, и ранят они иначе — не тело, а душу…
