— Вы это серьезно? — не поверил Тихойванов. — Это какая-то ошибка…
— Почему вы так думаете?
— Да не приспособлен он для таких чувств! — воскликнул Тихойванов. — Путевку! Да он пальцем бесплатно не пошевельнет, копейку без выгоды не потратит, а вы говорите — путевку. Он даже пил с прицелом на то, чтобы бутылку окупить. Был я у него как-то в ателье, видел. Чуть со стыда не сгорел. Приходит к нему знакомый — поздоровались за руку, по имени друг друга назвали, может, друзья даже. Так он с него пятерку за обыкновенную вставку стекол содрал. А по прейскуранту меньше рубля стоит!
— Вы хотите сказать, что у него не было настоящих друзей? — Следователь истолковал его слова по-своему.
Тихойванов задумался.
— Вроде был один. Скуластый такой, в очках. Давно это, правда, было…
Он вспомнил свадьбу, худенького однокурсника Игоря в строгом, не по возрасту, костюме, с тонким, как шнурок, галстуком, болтающимся на худой шее, его попытки произнести тост, чтобы сказать о товарище что-то хорошее, проникновенное, вспомнил и то, как ждал этих слов он, отец невесты, чтобы укрепить свою веру в чистоту помыслов жениха…
— …Манжула! Манжула его фамилия. Учились они с Игорем на одном факультете…
ЩЕБЕНКИН
Заведующий ателье уехал в командировку на два дня, и Сотниченко допрашивал работников «Оптики» в его кабинете.
Первым вошел Щебенкин. Он поправил каштановые вьющиеся вихры, одернул ношеный, видавший виды халат и присел на краешек стула. Сообщая анкетные данные, он беспричинно улыбался, а когда Сотниченко начал задавать вопросы, рассмеялся:
— Да вы не обращайте внимания на журнал. Там расписываются все кому не лень. Вы его видели, журнал этот? Проставлен час прихода — девять часов, а под ним подписи. Опоздал на десять минут, а расписываешься там же, где все, в той же графе, под той же девяткой, что и все.
— Но там есть несколько подписей с указанием времени опоздания, — возразил Сотниченко.
— Это Кротов, не иначе. Записал пару раз для хохмы…
— Выходит, журнал — пустая формальность?
— Это как посмотреть, — жизнерадостно улыбнулся Щебенкин. — Можно и очковтирательством назвать, а можно и борьбой за дисциплину. У нас борьбой называют. — Заправив непокорные локоны за уши, он рассудил: — С другой стороны, все вроде правильно. У нас опоздавших практически не бывает: народ сознательный, да и заинтересованный — работа-то стоит, кто ж ее за тебя сделает?
— Значит, вы пришли, расписались под девяткой и пошли себе на рабочее место?
— Точно.
— И если кто-то опоздал, узнать об этом можно только по очередности подписей в журнале?
— Как — по очередности? — не понял Щебенкин.
— Подпись опоздавшего должна стоять последней, правильно?
— Ну да, верно. Я не сообразил.
— В графе за девятнадцатое января подпись Красильникова стоит в конце.
— Да зачем вам подпись? — удивился Щебенкин. — Я и так могу сказать: он пришел не раньше одиннадцати. Это точно. Я хорошо помню, его в этот день милиция забрала.
— Почему же ваш заведующий сказал, что Красильников пришел на работу без опоздания, ровно к девяти?
— Честь мундира бережет. — У Щебенкина на все был готов ответ. — И потому, его самого не было, откуда же ему знать, что Игорь опоздал? Девятнадцатого у нас что? Среда! А по средам у Харагезова планерка в управлении. До одиннадцати.
— Вы это точно знаете или предполагаете?
— Чего тут предполагать, если Игорь, когда пришел, у меня лично спросил: «Начальство на месте?» Я сказал, что нет, еще в управлении. Он и пошел на приемку.
— Красильников пришел ровно в одиннадцать?
— В одиннадцать приехал Харагезов. А Игорь — в половине. Может быть, без двадцати, где-то так. Подъехал на такси. Я еще сказал ребятам: «Глядите, наш министр задержался».
— А почему «министр»?
— Ну, он у нас аристократ, голубая кровь: точку отдельную должен был получить…
— А что, не заслужил?
Щебенкин впервые затруднился ответить сразу.
— Кто его знает… Работать индивидуально — это выдержку надо иметь, я так считаю. А у Игоря на деньги слабость была.
— То есть?
— Он же постоянно в зале крутился, так и вился около приемщицы. Клиент, он ведь какой — ему поскорее очки нужны. Видят: человек в халате, ну и обращаются к нему. Сделай, мол, отблагодарим. И дают, конечно, сверху, за срочность. Игорь брал.
— Что ж вы на него не воздействовали?
— Почему не воздействовали? Говорили с ним, предупреждали, да ведь за руку не поймаешь. К тому же он даже не комсомолец…
— Ясно. Скажите, а восемнадцатого он был на работе?
— Нет. Харагезов его отпустил.
— Не знаете зачем?
— На похороны. Соседка у него вроде умерла…
МАНЖУЛА
Отпустив сотрудников лаборатории, Антон снял трубку, разыскал в справочнике нужный телефон и позвонил в прокуратуру.
— Назовите номер дела, — попросил его женский голос. — Он проставлен на повестке.
Манжула назвал.
— Следователя зовут Владимир Николаевич. Соединяю…
В трубке щелкнуло, раздался мужской голос:
— Скаргин слушает.
Представившись и объяснив, что в одиннадцать ноль-ноль он вызывается свидетелем по делу Красильникова, Манжула начал сбивчиво рассказывать об испытании нового бактерийного препарата, о смеси, которая вот уже двадцать четыре дня находится в заданном режиме, о предстоящей в двенадцать часов выемке из муфеля…
— Вы хотите присутствовать при завершении опыта? — спросил следователь. — Хорошо, приезжайте сейчас, постараемся успеть до двенадцати.
Антон вздохнул с облегчением и, поблагодарив, повесил трубку.
Двадцать минут спустя он сидел в кабинете Скаргина и добросовестно вспоминал все, что знал об Игоре. Начав говорить, Антон удивился: давняя история их с Красильниковым отношений вдруг представилась не такой уж давней; оказывается, она еще могла волновать и даже наталкивала на размышления более глубокие, чем десять лет назад.
Первый раз они с Игорем встретились на вступительных экзаменах в университет. Попали в одну группу. Но, как это обычно бывает, контакты между абитуриентами сводились к минимуму — ходили порознь, напустив на себя таинственность: то ли стеснялись, то ли видели друг в друге потенциальных соперников;
