Николай Платонович Огарёв
Стихотворения и поэмы
Жизнь и поэзия
Николая Платоновича Огарёва
(1813–1877)
Трагедию 1825 года — разгром декабристского движения и казнь пятерых его вождей — Огарёв, как и Лермонтов, пережил, будучи подростком. Аристократия отвернулась от 'политики' и малодушно заглушала звуками бальной музыки всякое напоминание о том, что сделал император Николай с её лучшими сынами. Огарёв, как и Лермонтов, с ранней юности исполнился презрения к своему классу.
Эти два имени поставлены здесь рядом не случайно: Лермонтов и Огарёв были родственны в страстной трагичности своих размышлений о судьбах России, лермонтовское творческое начало лежит в основе и поэзии Огарёва.
Наряду с Лермонтовым сильное воздействие на Огарёва оказал поэт-декабрист Рылеев, вся жизнь которого была для него примером.
Однако Огарёв не был подражателем ни Лермонтова, ни Рылеева, так как он сам был слишком своеобразной и значительной личностью и сумел найти свою дорогу.
Наиболеё проницательно охарактеризовал Огарёва один из его современников поэт Аполлон Григорьев: 'Огарёв — поэт действительно по преимуществу, в самом прямом смысле слова, с тою искренностью чувства, с тою глубиною мотивов, которые сообщаются всякому читающему его, поэт сердечной тоски, не той тоски а lа Гейне, которая у некоторых звучит чем-то неприятно-фальшивым и приторно-принужденным, — не той тоски а lа Лермонтов, которая так страшна у Лермонтова и так жалка у его подражателей… нет! не такой тоски поэт Огарёв: его тоска — тоска сердца, бесконечно нежного, бесконечно способного любить и верить — и разбитого противоречиями действительности'. Называя стихи Огарёва 'искренними песнями эпохи', Аполлон Григорьев подчеркивает их 'неотразимое обаяние', хотя и замечает, что написаны они 'часто даже с замечательным пренебрежением к форме'.
Стихи Огарёва замечены были сразу, после первых же публикаций. О нем писали Белинский, Боткин, Дружинин и другие критики.
Как и всякое значительное явление в литературе, поэзия Огарёва не поддается однозначным определениям — 'чистый' ли он лирик или 'поэт-гражданин'. Своеобразие поэзии Огарёва в том, что в ней слились 'чистая', личная лирика и лирика сомнения, протеста, отрицания. Если не говорить о прямолинейно-публицистических стихах Огарёва, которые по своей сути примыкают к его социально- экономическим статьям и прокламациям (поэтически эти стихи не всегда удачны, хотя они и сыграли свою роль в революционной пропаганде), то почти невозможно разграничить его интимную и гражданскую поэзию. Одно и то же стихотворение, одна и та же поэма у Огарёва почти, как правило, содержат обе эти стороны. Это сделало гражданственность поэзии Огарёва удивительно поэтичной: вот здесь Огарёв дал русской поэзии урок подлинно поэтической гражданственности, и урок этот действен и для нашего времени.
Что же касается тонко подмеченного Григорьевым Огарёвского 'замечательного пренебрежения к форме' — то это та обманчивая простота, в которой есть какое-то таинственное, скрытое, гипнотически притягивающеё мастерство. Можно отметить, что позднеё секретом подобной простоты формы владел Надсон — при всем несходстве этих поэтов, — для которого Огарёв был образцом во многих отношениях. Огарёв занял свое прочное и определенное место в русской поэзии 1840 — 1850-х годов, его творчество находило отзвук в душе нескольких поколений русской интеллигенции и до сих пор не утратило своего обаяния, своей значимости.
Об Огарёве долгое время ходила легенда как о 'тусклом спутнике блестящего Герцена'. Сейчас же стало очевидным, насколько значительна личность Огарёва не только как революционера-патриота, но и как поэта. Общим местом было и представление о Герцене и Огарёве как о друзьях, не знавших разногласий. Путь у них, конечно, был один — к социальной революции в России, но методы борьбы не всегда были одинаковы.
Они были непохожи: Герцен — подвижный, горячий, находчивый в беседе, Огарёв — меланхоличный, застенчивый и немногословный. Но удивительно, что уже в отрочестве они почувствовали такую душевную общность, которая соединила их на всю жизнь. Клятве, которую дали они друг другу на Воробьёвых горах, они остались верны навсегда.
В юности они читали одни и те же книги и уже тогда знали, чего хотят: продолжать дело декабристов. Конечно, у них тогда не было определенной программы действий — были только страстное желание бороться с самодержавием и готовность погибнуть.
'Я не могу забыть первые впечатления, — писал Огарёв, — которые сильно затронули меня… Это чтение Шиллера и Руссо и 14-е декабря. Под этими тремя влияниями, очень родственными между собою, совершился наш переход из детства в отрочество'. Огарёв читает 'Общественный договор' Руссо. Пафосом борьбы и справедливости волновали его герои трагедий Шиллера — Карл Моор, маркиз Поза, Фиеско. В 12 — 14 лет Огарёв прочитал множество запрещённых сочинений русских писателей, в том числе Пушкина и Вяземского, поэму Рылеева 'Войнаровский', которую переписала для него его воспитательница Анна Егоровна Горсеттер, находившаяся под влиянием декабристских идей. 'Ей я обязан если не пониманием, то первым чувством человеческого и гражданского благородства', — вспоминал поэт.
Огарёв готовился к будущей революционной деятельности очень серьезно, — он изучал философию, экономику, историю, делал химические опыты, занимался медициной, математикой, механикой, физикой. С 1830 года он посещает лекции физико-математического и словесного отделений Московского университета. В 1832 году он был зачислен на нравственно-политическое отделение (так назывался тогда юридический факультет). В эти годы в Московском университете учились Герцен, Белинский, Лермонтов, Станкевич, Гончаров, Тургенев, Сатин, Грановский. Свободомыслие было в традициях университета, и за это Николай I не любил его. В 1826 году им был сдан в солдаты за поэму 'Сашка' студент Александр Полежаев. В 1827 году подверглись аресту члены тайного студенческого общества братьев Критских. В 1831 году разгромлен был подобный же кружок, руководимый студентом Сунгуровым. Огарёв организовал сбор средств в помощь сунгуровцам и сам отвез собранные деньги арестованным. В марте 1833 года Огарёв приехал на этапный пункт проститься с Сунгуровым и его друзьями, отправляемыми в ссылку. После этого за Огарёвым был установлен секретный полицейский надзор. Тем временем вокруг Герцена и Огарёва собиралось новое общество свободомыслящих. 'Мы мечтали о том, как начать в России новый союз по образцу декабристов, и самую науку считали средством', — вспоминал Герцен.
К этому периоду относятся первые сохранившиеся стихи Огарёва. В них отразились высокие идеалы, презрение к бездумно живущим, тоска по истине. Все это было созвучно последекабрьскому времени. 'Поэзия возвысила меня до великих истин. Она — моя философия и политика', — писал Огарёв летом 1833 года. Полицейский режим рано разглядел в Огарёве своего врага, понял смысл его 'отрицаний', — он попал в разряд лиц, 'обращающих на себя внимание образом мыслей своих'. В 1834 году он был арестован за 'пение дерзких песен' и за переписку с Герценом, 'наполненную свободомыслия'; его продержали в тюрьме
