Это был человек исполинского роста, с огромными руками и ногами, которые он, казалось, не знал, куда девать; одного взгляда на эти могучие кулаки было достаточно, чтобы убедиться, какой геркулесовой силой обладает этот великан.
По его лицу никак нельзя было сказать, что это дурной человек: у него был открытый, честный взгляд, что несколько противоречило установившейся за ним репутации браконьера. Возможно, в то время, как и в наши дни, подстрелить тайком дичь или заманить фазана в силки не считалось настоящей кражей; как бы то ни было, Дик Дэнси, известный своими подвигами по этой части, во всех иных отношениях считался порядочным человеком...
Во всяком случае, это был человек незаурядный как по своей внешности, так и по своим моральным качествам. Его мускулистое тело, громадная голова и пронзительные темно-карие глаза, зоркие, как у орла, придавали ему не только внушительный, но и грозный вид. Он всегда ходил в выцветшем плисовом камзоле, в грубых штанах, доходивших ему до половины икр, и в толстых шерстяных гетрах, обхватывающих его ноги поверх тяжелых башмаков из дубленой кожи. На голове он носил круглую шапку из пестрого собачьего меха, из-под которой во все стороны торчали его длинные волосы.
Снаряжение, которое он захватил с собой, приготовившись отправиться в дальний путь, состояло из кожаной сумы, перекинутой на ремне через правое плечо. У левого бедра, словно для равновесия, покачивалось что-то вроде меча – то ли охотничий нож, то ли тесак. В руке он держал большую суковатую палку.
– Дэнси, – сказал Голтспер, как только браконьер вошел в комнату, – у меня к тебе есть дело. Ты, я знаю, хороший ходок. Надеюсь, ты не откажешься стать на два дня моим посланцем?
– Любое ваше поручение, сударь, – ответил лесник, неуклюже кланяясь, сочту за великую честь, а особенно после сегодняшнего происшествия, или, вернее сказать, вчерашнего, потому как уже занимается новый день. Моя дочка, сударь, – я за Бет могу поручиться, – хорошая девушка, хотя, может статься, и малость строптивая. Уж она вам так обязана, сударь, так благодарит вас...
– Полно, Дэнси, я не заслуживаю благодарности твоей дочки. Я сделал для нее только то, что считал своим долгом, и я сделал бы это для каждого, даже самого ничтожного человека. Сказать по правде, твоя дочь, пожалуй, и не нуждалась в моем вмешательстве. Она уже нашла себе достойного защитника в отважном Робине Гуде...
– Ах, сударь, – прервал браконьер, наклоняясь к Голтсперу, словно собираясь сказать ему что-то по секрету, – ведь вот поди разбери! Его-то она и не поблагодарила, и бедный малый просто из себя выходит, что она его ни во что не ставит. Уж как я ее ни уговариваю, чтоб она поладила с парнем, потому как я считаю: отличный малый, и к Бет, как надо, относится, – да все без толку, сударь, ничего не слушает! Вот правильно говорится в пословице: «Кобылу к воде подвести один человек может, а заставить ее пить, коли она не хочет, не могут и сорок человек».
– По-моему, друг Дэнси, – спокойно возразил кавалер, – тебе следовало бы предоставить твоей дочери самой разбираться в том, чего ей хочется, особенно в том деле, о котором ты говоришь. Ее чувства верней подскажут ей, что для нее хорошо.
– Ах, сударь, – вздохнул нежный родитель прекрасной Бетси, – если дать ей волю делать все, что ей хочется, так она живо себя загубит! Не то что она плохая девушка, моя Бетси, нет! Она девушка хорошая, что и говорить. Да слишком уж она у меня своевольна, сударь, да притом еще и гордячка – все тянется к тем, кто повыше ее. Поэтому она и на Уилла глядит сверху вниз. Ведь он, сударь, такой же бедный лесник, как и я.
Может быть, Голтспер и подозревал, что у красавицы Бетси есть другие причины не любить Уилла Уэлфорда, но сейчас было не время толковать об этом, и он без долгих разговоров перешел к делу, ради которого позвал к себе старого лесника.
– Вот шесть писем, которые надо доставить по назначению, – сказал он, беря письма со стола. – Посмотри, – добавил он, поднося их к лампе, – я поставил номера на каждом, чтобы ты знал, в каком порядке их разносить по домам, так, чтобы не ошибиться. Мне нечего говорить тебе, Дэнси, что каждое письмо ты должен передать в собственные руки адресата или не отдавать его вовсе.
– Понятно, сударь. Я не должен отдавать его никому, кроме того, кому оно предназначено. Можете положиться на Дика Дэнси!
– Знаю, Дик, потому-то я и поручаю тебе это дело. Хотелось бы мне отдать тебе и остальные письма, но, к сожалению, это невозможно. Их надо доставить совсем в другую сторону, и я их пошлю с другим человеком.
– Со мною здесь Уилл Уэлфорд, сэр. Ведь вы за ним тоже посылали?
– Посылал. Так ты думаешь, ему можно верить, Дэнси?
– Что вы, сударь! Можете не опасаться! Он ни церковь, ни короля не почитает. И уж не раз сидел за это в колодках.
– Ха-ха-ха! – расхохотался Голтспер. – Вот так рекомендация о надежности! Но не беда! Он не будет знать, зачем его посылают, поэтому нет ничего опасного в том, что он понесет письма.
Дэнси, видя, что Голтсперу не терпится, чтобы он поскорее отправился в путь, не стал задерживаться, но, прежде чем выйти из дома в холодную предрассветную мглу, подкрепился кружкой доброго эля, которую ему по приказанию хозяина поднес Ориоли.
Затем в комнату вошел Уилл Уэлфорд, тот самый, что исполнял роль Робина Гуда на сельском празднике.
Он уже снял зеленый плащ и теперь был в своей обычной серой куртке и широких, как юбка, штанах, стянутых на икрах. На ногах у него были все те же зеленые шерстяные чулки, в которых он изображал разбойника, и те же высокие сапоги, подбитые гвоздями, а на голове шляпа с высокой тульей, украшенной петушиными перьями, заткнутыми за алую ленту, та самая, в которой он плясал на сельском празднике.
Вообще говоря, костюм лесника был не лишен некоторого изящества. Его откровенное щегольство ясно показывало, что он очень гордится своей внешностью. По правде сказать, у него было мало оснований гордиться собой. На празднике он отнюдь не блистал в роли благородного разбойника Шервудского леса, а теперь, когда он поснимал с себя свои павлиньи перья, совсем не был похож на человека, которого красавица Бет Дэнси могла бы выбрать своим рыцарем.
Выражение его лица, злобное от природы, было не то чтобы мрачно, а угрюмо, и во взгляде водянистых, рыбьих глаз было что-то трусливое и неискреннее.
Уилл Уэлфорд явно был не из тех людей, на кого можно вполне положиться. Такой человек, поддавшись дурному чувству, способен предать своего же единомышленника.
Генри Голтспер относился к нему с подозрением и поэтому воздержался посвятить его в тайну этих шести писем, которые поручил ему доставить по назначению. Он только назвал ему имена дворян, коим их надлежало вручить.
Пообещав с готовностью выполнить поручение, лесник вышел из комнаты, но, едва очутившись в темной передней, оглянулся через плечо, и по его злобному взгляду нетрудно было догадаться, какие чувства питает он к Голтсперу.
Таким же недоверчивым и злобным взглядом он смерил молодого индейца, когда тот с явной неохотой подал ему на прощанье кружку эля.
Он молча взял кружку из рук Ориоли, молча осушил ее, не пожелав здоровья ни хозяину, ни слуге, и, не поблагодарив, сунул ее обратно в руки бесстрастно наблюдавшего за ним индейца.
С угрюмым «до свиданья» Уилл Уэлфорд направился по коридору к выходу и скоро скрылся из виду.
Ориоли вернулся в комнату, где сидел его хозяин, и остановился у двери, дожидаясь, пока тот обернется. Когда Голтспер оглянулся, индеец поднял правую руку и, вытянув ее горизонтально ладонью вниз, описал в воздухе широкую кривую.
– Хороший, говоришь ты? Кто хороший? Индеец знаком показал, что он еще не договорил.
– А, ты хочешь что-то еще сказать? Ну, продолжай.
Рука снова поднялась, описывая волнистую кривую, но на этот раз с поднятым большим пальцем.
– Нет, – сказал Голтспер, читая этот знак, – нехороший, ты хочешь сказать? Тот, кто сейчас вышел?
