Майн Рид
Изгнанники в лесу
I. Самый обширный в мире лес
Читатели, сядем на один из больших морских пароходов, переплывем на нем через Атлантический океан и высадимся у берегов Южной Америки. Мы найдем там совершенно иной, неизвестный нам мир: иных животных, иные растения, можно даже сказать — новую землю и особенно — новое небо. Мы будем жить там в хижине из пальм и тростника, будем спать в гамаке, слегка покачивающемся под тенью пальм; а если поднимем взоры к небу то увидим лазурный свод, на котором во всем блеске сияет созвездие Южного креста. Мы будем жить там среди экзотической природы с величественными реками, которые текут через эти страны, где жизнь всюду бьет ключом и раскрывается во всем своем могуществе.
Перед нами будет лес, самый обширный изо всех лесов в мире, лес с вечнозелеными листьями, вечно цветущими растениями. Чтобы дать вам представление об обширности этого леса, я скажу только, что он занимает пространство, равное площади всей Европы. Если бы провести прямую линию через него в самом широком месте, то линия эта имела бы три с половиной тысячи миль в длину. И вся поверхность этой области покрыта великолепными деревьями и представляет почти сплошной лес, пересекаемый только потоками и реками.
Сколько самых странных на вид растений увидим мы на этой безмерной равнине! Здесь есть такие исполинские деревья, как цеиба, заманг переплетается лианами, почти такой толщины, как и ствол, который они охватывают и как будто хотят задушить в своих объятиях; здесь коровье дерево изливает целые потоки молока; ювия дает громадные орехи, хинное дерево — кору, воладор — летучие семена, арнатто — краску ваниль — свои ароматические трехгранные стручки. Здесь пальмы поднимают более чем на двадцать сажен свои короны из листьев; здесь на поверхности вод виктория регия распускает свои широкие листья и крупные цветы, перемешанные с цветами ирисов и кувшинок, а рядом возвышаются исполинские камыши, бамбук и канна, которые соперничают своей высотой с лесными деревьями.
А в тени этих деревьев или греясь на солнце, в глухой чаще или на ветвях лежат ягуар, с его необычной пятнистой шкурой, оцелот и пума, тапир и морские свинки, муравьеды и броненосец, всевозможные виды обезьян, начиная с огромных ревунов и кончая уистити, величиной с белку. Тут же и бесчисленное количество птиц: попугаи, аракори, куруку и туканы среди листвы деревьев; ибисы, цапли, ярко-красные фламинго подле вод: коршуны и орлы в воздухе. В реках — кайманы, крокодилы, черепахи и гимноты; на стволах деревьев — отвратительная на вид игуана; а подле озер — неподвижная в ожидании добычи анаконда, огромный водяной удав лежит на ветке, которая выгнулась над поверхностью воды и подстерегает оттуда морскую свинку или агути, между тем как собрат ее — сухопутный удав, любитель оленей, обвился вокруг ствола дерева, растущего в сухом месте, и поджидает, не пройдет ли мимо косуля или олень.
Мы увидим там еще, как муравьиный лев копает в песке яму, которая послужит западней и куда угодят неосторожные муравьи, которые полюбопытствуют заглянуть в нее: мы с удивлением будем рассматривать пирамиды, построенные муравьями и покрывающие собой целые деревья, и гнезда иволги, похожие на длинные цилиндрические кошельки.
И много, много другого удивительного увидим мы в громадном лесу, который покрывает долину реки Амазонки.
II. Беглецы
Много лет назад в один прекрасный вечер небольшая группа путешественников взбиралась на Анды, со стороны, лежащей к востоку от древнего города Куско. Группу эту составляла семья: отец, мать, двое детей и их верный слуга.
Глава семьи, мужчина лет сорока, был высокого роста. Внешность его говорила об испанском происхождении. И действительно, это был испано-американец или креол. Не забывайте, что в жилах креола никогда не бывает африканской крови. Потомки американских негров носят названия мулатов, квартеронов, квинтеронов, метисов; но никогда их не называют креолами; так называют только американцев, происшедших от европейцев.
Итак, наш путешественник, которого звали дон Пабло Рамеро, был креол, уроженец Куско, древней столицы перуанских инков.
Дон Пабло выглядел старше своих лет: заботы, неприятности и серьезные научные занятия сделали его лицо бледным и утомленным. Но взгляд его, обычно серьезный и грустный, загорался иногда блеском молодости, а легкая и изящная походка говорила о силе. Волосы его, по обычаю испано-американцев, были коротко острижены, борода сбрита; густые усы были чисто черного цвета. На нем были бархатные брюки, обшитые внизу кожей, сапоги из желтой кожи и темная, плотно застегнутая жакетка, опоясанная красным шелковым поясом, длинные концы которого, обшитые бахромой, висели с левой стороны. К поясу был пристегнут испанский нож и два пистолета в серебряной оправе, искусно отделанные. Но все это было скрыто под просторным пончо — одеждой, которая в Южной Америке днем служит плащом, а ночью — одеялом. Это просто кусок материи, имеющий размеры и форму обыкновенного одеяла, с отверстием посредине для головы. В Мексике почти все носят такую одежду, называемую там «серапе». Пончо дона Пабло было сделано из отборной шерсти вигони и стоило не менее двадцати фунтов, оно прекрасно защищало не только от холода, но, подобно макинтошу, и от дождя. Шляпа у дона Пабло очень дорогая: это панама, или гвайякиль, которые изготовляют индейцы, выделывают их из особого сорта морской травы, очень редко встречающейся на берегах Тихого океана. Хорошая панама защищает не только от дождя, но и от лучей тропического солнца, что особенно важно в этих знойных странах. Притом она в высшей степени прочна, — может служить двадцать пять и даже тридцать лет. Одежда дона Пабло стоила дорого, из чего было видно, что он человек богатый и благородный.
Его жена — смуглая и прекрасная испанка — также была богато одета: на ней было черное шелковое платье с бархатным, прекрасно вышитым корсажем. Ее плащ и шляпа были такие же, как и у дона Пабло. Все говорило, что она женщина из высшего общества и отличается хорошим вкусом. Мальчик, лет тринадцати, с густыми темными волосами, из-под которых блестели большие черные глаза, был старшим. У его сестры, такой же смуглой, были тоже большие глаза, но в них светилось мечтательное выражение.
Во всем мире нет детей таких красивых, как испанские дети. Смуглая бархатистая кожа их поразительно нежна, широко открытые глаза полны величественной гордости, что у других народов встречается очень редко. Женщины сохраняют это выражение благородства до конца своих дней; мужчины же часто теряют его, потому что нравы и привычки их менее чисты, а безнравственность всегда отражается на лице. Как бы ни было красиво лицо человека, но если он порочен, в выражении его всегда будет что-то низкое, пошлое; между тем как чистота души придает даже безобразному лицу прелесть, которая сохраняется и в старости.
Но и в Испании едва ли можно было бы найти детей более прекрасных, чем Леон и Леона, сын и дочь дона Пабло и донны Исидоры.
Последний из путников, о которых мы говорим, не был креолом. Он был почти так же высок ростом, как и дон Пабло, но худощавее и угловатее, а его длинные и прямые волосы, медно-красный цвет кожи, острый взгляд и характерный костюм выдавали в нем индейца Южной Америки. Потомок благородных перуанских инков, Гуапо тем не менее был слугой дона Пабло. Но между господами и стариком слугой — Гуапо был уже немолод — существовала приязнь, которая, по-видимому, проистекала из более близкой связи, чем бывает обычно между господином и слугой.
Этот индеец принадлежал к числу сторонников Тупака Амару во время восстаний против испанцев. Он был схвачен, брошен в темницу и осужден на смерть. Но благодаря влиянию дона Пабло казнь была отменена, и Гуапо остался в семье своего благодетеля в качестве не только усердного слуги, но и самого преданного и искреннего друга.
Гуапо был обут в сандалии; его обнаженные ноги были покрыты многочисленными шрамами от ран, причиненных кактусами и кустами акаций, покрывающих горы Перу. Короткая юбка из грубой материи доходила до колен, а верхняя часть его тела была совершенно обнажена, и можно было видеть его выразительные мускулы. Когда становилось свежо, Гуапо надевал такое же пончо, как и у его господина, только из более грубой шерсти ламы. Голову он никогда не покрывал. Выразительное лицо его светилось умом, а твердая походка свидетельствовала о здоровье и силе.
