— Да, вы не ошиблись. Но я должен предупредить вас, прежде чем вы окончательно влюбитесь, что в семье есть человек, который может причинить вам неприятности.
— Брат, наверно? Братья обычно мешают.
— У нее есть брат, но не в нем дело. Это прекрасный юноша, единственный из Пойндекстеров, которого не гложет червь гордости.
— Тогда ее аристократический папаша?
— Нет, не старик Пойндекстер.
— Кто же еще?
— Ее двоюродный брат — Кассий Кольхаун. Очень странный субъект.
— Я, кажется, слыхал это имя.
— И я тоже, — сказал младший лейтенант.
— О нем слыхал каждый, кто так или иначе был причастен к мексиканской войне, то есть кто участвовал в походе Скотта. Надо сказать, что Кольхаун оставил по себе нехорошую память. Как уроженец штата Миссисипи он был капитаном в полку миссисипских волонтеров. Только его чаще встречали в тылу за карточным столом, чем в штабе полка. Было у него одно или два дела, которые составили ему репутацию бретёра[27]. Но эту славу он приобрел еще до мексиканской войны. В Новом Орлеане он слыл за опасного человека.
— Ну, и что же? — спросил молодой драгун с некоторым недоверием в голосе. — Кому какое дело, опасный человек мистер Кассий Кольхаун или безобидный! Мне, по правде сказать, это безразлично. Ведь вы же говорите, что он ей всего лишь двоюродный брат.
— Не совсем так. Мне кажется, что он к ней неравнодушен.
— И пользуется взаимностью?
— Этого я не знаю. Повидимому, он любимец ее отца. И мне даже объяснили, правда под большим секретом, причину этой симпатии. Это обычная история — все построено на денежной зависимости. Пойндекстер уже не тот богач, каким он был раньше, иначе мы никогда не увидели бы его здесь…
В этот момент рожок протрубил сбор к утреннему смотру — церемонии, которая соблюдалась в маленьком форту так же строго, как если бы налицо был армейский корпус.
И три офицера разошлись, каждый к своей части, чтобы приготовить ее к смотру, который производил майор, командир форта.
Глава X
КАСА-ДЕЛЬ-КОРВО
Поместье, или гасиенда, Каса-дель-Корво тянулось вдоль лесистых берегов Леоны более чем на три мили, в сторону же прерии, к югу, оно занимало вдвое большее пространство.
Усадебный дом в мексиканской Америке обычно, хотя и неправильно, называется тоже гасиендой. В Каса-дель-Корво он выстроен на расстоянии пушечного выстрела от форта Индж, откуда виднеется часть его белых стен. Большая же часть гасиенды спрятана под тенью высоких деревьев, окаймляющих берега реки. Река здесь делает крутую излучину в форме подковы. Отсюда и название «Casa del Corvo» — «Дом на излучине».
Место для постройки дома было выбрано, по всей вероятности, в целях лучшей защиты его от индейцев, терроризировавших своими нападениями европейских поселенцев в ранние дни колонизации Америки[28].
Своим фасадом гасиенда обращена в сторону прерии, которая, как бесконечный изумрудный ковер, расстилается перед ней до самого горизонта.
Архитектура Каса-дель-Корво, как и других усадебных построек Мексики, носит характер мавританско-мексиканского стиля. Дом одноэтажный, с плоской крышей — азотеей, обнесенной перилами. Внутри постройки находится вымощенный плитами двор с фонтаном и лестницей, ведущей на азотею. Массивные деревянные ворота на тяжелых болтах расположены со стороны главного подъезда. По обе стороны ворот — два или три окошка, защищенных железной решеткой.
За стенами ограды — несколько убогих хижин, населенных невольниками-неграми. Их нищенские домишки составляют резкий контраст с барской усадьбой плантатора.
Такова была гасиенда, приобретенная плантатором из Луизианы.
Луиза Пойндекстер в задумчивости опустилась в кресло перед зеркалом и велела своей служанке одеть и причесать ее к приему гостей.
Это было приблизительно за час до званого обеда, который давал Пойндекстер, чтобы справить свое новоселье. Не этим ли следовало объяснить некоторое беспокойство в поведении молодой креолки? Однако у служанки-невольницы были на этот счет свои догадки — об этом свидетельствовал происходивший между ними разговор.
Хотя вряд ли это можно было назвать разговором. Луиза просто думала вслух, а ее служанка вторила ей, как эхо. В течение всей своей жизни молодая креолка привыкла смотреть на рабыню, как на вещь, от которой можно было не скрывать своих мыслей, так же как от стульев, столов, диванов и другой мебели ее комнаты. Разница была лишь в том, что Флоринда все же была живым существом и могла отвечать на вопросы.
В течение первых десяти минут после того, как Флоринда появилась в комнате, она без умолку болтала о всяких пустяках, и участие в разговоре самой Луизы ограничивалось лишь отрывистыми замечаниями.
— О, мисс Луи, — говорила негритянка, нежно расчесывая роскошные волосы молодой госпожи, — какие у вас красивые волосы! Словно пушистый испанский мох, что свешивается с кипарисового дерева. Только они у вас другого цвета и блестят, точно сахарная патока.
Луиза Пойндекстер была креолкой, а потому вряд ли нужно говорить, что ее волосы были темного цвета; они были пышны, словно испанский мох, как наивно, но метко выразилась негритянка. Но они не были черными. Это был тот красивый каштановый цвет, который встречается иногда в окраске черепахи или же пойманного зимой соболя.
— Ах, — продолжала Флоринда, — если бы у меня были ваши чудесные волосы вместо моих негритянских завитушек, они бы все были у моих ног, все до одного!
— О чем ты говоришь? — спросила молодая креолка, точно очнувшись от своих мечтаний. — Что ты сказала? У твоих ног? Кто?
— Ну, разве вы не понимаете меня?
— Даю слово, нет.
— Я заставила бы их полюбить меня. Вот что я хотела сказать.
— Но кого?
— Всех белых джентльменов. Молодого плантатора, офицеров форта — всех, всех! С вашими волосами я бы их всех покорила!
— Ха-ха-ха! — рассмеялась Луиза, представив себе, как выглядела бы Флоринда с ее прической. — Ты думаешь, что ни один мужчина не устоял бы перед тобой, если бы у тебя были мои волосы?
— Нет, мисс, я хотела бы, чтобы у меня были не только ваши волосы, но и ваше милое лицо, ваша кожа, белая, как алебастр, ваша стройная фигура… Это было бы замечательно! О, мисс Луи, вы такая красивая! Я слыхала, как белые джентльмены говорили об этом. Но мне и не надо слышать, что они говорят, я сама вижу.
— Ты научилась льстить, Флоринда.
— Нет, мисс, уверяю вас. Здесь нет ни слова лести, ни одного слова! Клянусь вам! Клянусь апостолами!
Тому, кто лишь раз взглянул на Луизу, клятвы негритянки показались бы излишними.
Сказать, что Луиза Пойндекстер была прекрасна, — это значило только повторить общее мнение окружающего ее общества. Карандаш даст лишь слабое представление о ее облике; никакой художник не
